Энгус Уэллс - Повелители Небес

А что затем? Кровопролитие? Чистка среди Измененных? Их поголовное изгнание за Сламмеркин в Ур-Дарбек? В моем мозгу вставали сцены кровавой бойни между Измененными и людьми Истинного народа. Кто одержит в ней верх, я не был уверен.

Ночь становилась все холоднее, а душу мою окутывал могильный холод: что станет с нами, Истинными? Мы слишком зависели от труда Измененных, чтобы наш мир мог спокойно существовать без них. Общество наше не сможет выжить без них. Это была тревожная мысль.

Но в то же время получалось, что по всей стране Измененные могли играть роль шпионов Повелителей Небес, у Хо-раби были глаза и уши повсюду в Дарбеке. И когда Аны начнут свое Великое Нашествие, Измененные воткнут нож нам в спину.

Куда ни кинь — всюду клин. Хлеб, который я жевал, грозил застрять у меня в горле. Я выплюнул его и прополоскал себе рот вином. Что делать?

Я посмотрел в небо и увидел, что оно светлеет с приближением зари. Я проклинал себя за то, что вообще заметил этот огонь, что вообще не уехал раньше или позже из Торнбара или не выбрал другой дороги. Я ругал и себя, и свою судьбу, но что было, то было. Утро я встретил, скорчившись на одеяле, не замечая ни росы, ни щебетания птиц. Любопытные зайцы разглядывали меня, но мне было плевать на них. Я так ничего и не решил, не нашел никакого выхода.

Как мне сейчас не хватало Урта и Рвиан! Будь они здесь, я спросил бы у них совета, как поступить. Как мне хотелось хоть с кем-то разделить свою страшную ношу. Вес ее прижимал меня к земле.

Солнце медленно ползло к зениту, а я все сидел, не зная, что делать. Кобыла моя утратила надежду получить овса и принялась щипать траву. Я был, наверное, на грани помешательства.

Ответа не было — только перспектива резни, если я выполню свой долг, или ужасного кровопролития, если я этого не сделаю. Я никак не мог заставить себя выбрать тот или иной путь. Потому что в одном случае мне пришлось бы предать свой народ, в другом — Измененных.

Я достиг компромисса. Вероятно, он был продиктован мне моей трусостью. Я не знал ничего, кроме того, что этот путь казался мне единственным, которым я мог пойти, оставшись в ладу со своей совестью. Я решил молчать.

Повелители Небес еще не обрели достаточной власти над элементалами и не могут начать массовое вторжение. До тех пор Дарбек в относительной безопасности. Тем временем я попытаюсь выяснить, все ли Измененные принимают участие в заговоре против нас или только какая-то часть из них держится стороны Хо-раби. Если я обнаружу, что такой заговор существует, я доведу до сведения властей то, что знаю сейчас, и то, что станет мне известно к тому времени. Меня, конечно, ожидает суровое наказание, но до тех пор, пока я не буду знать наверное, я стану хранить молчание.

Я держал курс на юг, унося с собой свою тайну. В замках и городах я рассказывал свои истории, встречался с главными магами и жрецами-ведунами, с наместниками и сотниками, с воинами и простыми людьми. Для них я был Давиот-Сказитель, но меня не переставала грызть мысль, что на самом-то деле я Давиот-предатель. Очень часто я едва преодолевал искушение проболтаться, иногда я почти забывал обо всем, улыбался и говорил, притворяясь, что все в порядке. Часто мне казалось, что колдуны видят меня насквозь и лишь играют со мной, заставляя поглубже увязнуть в предательстве. Но я молчал, точно язык мой был заперт на замок, ключом к которому стала моя нерешительность.

Это было настолько маленькое селеньице, что и имени не имело, едва ли больше семи грубой постройки хижин, разместившихся в лесной вырубке в тесном соседстве с загонами для скотины и огородами. Когда я увидел, подъехав поближе, что там всего лишь семь домов, то подумал, что это, должно быть, какое-нибудь знамение. Разве цифры три и семь не считаются счастливыми? Меня встретила собачья свора, состоявшая из громадных псов всевозможных расцветок, но что роднило их всех, так это огромные клыкастые пасти. Одна из собак, вожак стаи, поднырнула под брюхо моей кобылы. Та задвигала ушами, раздувая ноздри. Она любила собак не больше, чем всех прочих живых существ, а пес в свою очередь залился лаем. Кобыла чуть было не выкинула меня из седла, а к тому времени, когда мне удалось утихомирить ее, мы были уже не одни.

Я увидел только женщин, единственными представителями мужского пола были дети, которые во все глаза глядели на разгневанную лошадку. Одна из женщин рискнула приблизиться, из-за ее юбки высунулись две любопытные мордашки.

— Норовистая у вас лошадь, странник, — сказала крестьянка, которая отнюдь не выглядела напуганной, проявляя лишь разумную осторожность. — Привяжите ее покрепче и будьте нашим гостем. У нас и эль и еда найдутся.

— Спасибо, — сказал я, вылезая из седла.

Я отвел кобылу в загон, где хрюкали свиньи, и привязал к изгороди.

Женщина сказала:

— Тир, принеси ведро свежей воды и напои лошадь, да смотри берегись, она с норовом.

Черноволосый крепыш выскочил из-за ее юбки. Я предложил:

— Наверное, лучше мне самому заняться кобылой.

— Не страшно, — сказала женщина. — Тир умеет обращаться с животными, лошадь не сделает ему ничего плохого.

Она говорила так уверенно, что я не нашел, что возразить, поэтому, посмотрев на женщину с улыбкой, представился:

— Я Давиот-Сказитель.

— О, день добрый, Давиот-Сказитель, — отвечала мне она. — Меня зовут Пеле.

Пеле была одного роста со мной, хорошо сложена, с тонкими чертами лица. Медово-золотистые локоны выбивались из-под платка, покрывавшего голову крестьянки. Я заметил, что глаза у нее зелены и немного раскосы, с огромным удивлением вдруг осознавая, что передо мной стоит Измененная… «кошка»… Стараясь скрыть свое смущение, я отвесил ей весьма церемонный поклон, на что она, рассмеявшись, молвила:

— У нас здесь все по-простому, друг мой.

В ней не было и тени услужливости, с которой Измененные обычно обращались к Истинным. Я окинул взглядом остальных женщин, которых я насчитал семь, три из них были Измененными. Но говорила за всех Пеле, видимо, в отсутствие мужчин ее почитали за лидера.

Пеле отвела меня в хижину и налила мне кружку доброго эля. Время уже было послеобеденное, я недавно поел, но, из вежливости и чтобы не оскорбить хозяйку отказом, принял тарелку с холодной свининой и кус хлеба, которые она мне предложила. Пока я ел, она принялась заниматься разными обычными хозяйственными мелочами, одновременно поддерживая со мной разговор. Дочь Пеле, которую звали Алин, помогала матери, то и дело поглядывая на меня огромными глазищами, которые напоминали мне глаза котенка. Хижина была небольшой, но построенной на совесть, так что зимой в ней хорошо сохранялось тепло. Сейчас единственное оконце и дверь были распахнуты настежь.