Сергей Смирнов - Дети выживших

Ултан поклонился Верной Собаке, сказав, что путь надёжен, вдоль дороги усилена охрана.

Поезд спустился с гор, и целый день тащился по дороге среди заброшенных полей с редкими нищими деревушками, жители которых выходили из домов и провожали процессию глазами, но не подходили к дороге.

Ворота Аммахаго были разрушены, на развалинах ворот стража жгла костры. В городе было тихо, факельщики стояли воль главной улицы, которая вела мимо рыбного рынка к гавани.

Вокруг гавани стояли лучшие дома города. Здесь для царицы и ее свиты был приготовлен ночлег. Завтра или послезавтра Домелла отправится дальше — в Кейт, город, где она родилась во второй раз.

Домелла вышла из повозки, обвела глазами пустую гавань. Море глухо и тяжело ворочалось за волноломом, и на море не было видно ни единого паруса. На набережной тоже не было ни единого прохожего или зеваки — только темные фигуры стражников, застывших, как статуи.

Ночью Верная Собака снова не спал. Он только что принял гонца от Ар-Угая и несколько раз перечитал его послание. Подперев щеку рукой, он задумался. Ар-Угай писал, что царица может проведать родные места, посетить гробницу Ахха. И вообще, она вольна делать, что хочет. Пусть ездит и смотрит, сколько угодно. Ар-Угай велел только регулярно сообщать ему о передвижениях и заботиться о безопасности Домеллы. И еще — ожидать приказа.

Верная Собака понял одно: Ар-Угай хочет, чтобы Айгуз задержалась в Аххуме. Ар-Угай — полководец, не то, что он, Верная Собака. Ар-Угай умеет заглядывать в будущее, строить планы и воплощать их.

Другое дело — совпадают ли эти планы с планами Верной Собаки?

Собака догадывался, что Ар-Угай нарочно удалил из Арманатты Угду. А теперь, получалось, что он удалил и Айгуз. Зачем ему это надо? Чтобы самому воспитывать каан-бола, а пока каан-бол подрастает — безраздельно править новой хуссарабской империей?

Собака вздохнул. Он верно будет служить Ар-Угаю. Но если бы знать, какое будущее Ар-Угай приготовил для него, для Верной Собаки…

Ночь была ветреной. Где-то с силой хлопала ставня, и море волновалось, набрасываясь на изъеденные камни волнолома. На самом краю волнолома, далеко уходившего в море, сидел человек в рваном хитоне и холщовой накидке.

Его не было видно с набережной.

Волны тяжело били в камень внизу, и пена взметалась и обдавала его с головы до ног. Но он не двигался, закутавшись в промокший насквозь плащ. Волнолом вздрагивал от ударов, и отзывался тяжким гулом. Издалека, с берега, время от времени доносились заунывные голоса: это перекликалась хуссарабская стража.

Под утро ветер стал стихать, волны уменьшились.

Человек, сидевший на волноломе, исчез.

Смотритель Священного города мертвых — кейтского некрополя — ожидал высоких гостей.

Это были непривычные для него хлопоты. Ему дали в помощь целую полусотню воинов городской стражи — по большей части аххумов из горных племен. Стражники пригнали множества народа — и горожан, и жителей окрестностей. Согласно приказу, каждый должен был явиться с метлой, лопатой и тачкой. Но, поскольку зажиточные горожане откупились, пришел всякий сброд, у которого не то что тачек — не было даже лопат. А метлы по большей части были самодельные и никуда не годились.

Тем не менее за два дня не только царская усыпальница, но и все кладбище было приведено в порядок. Выметены дорожки, поправлены надгробья. Даже выкрашены ворота, и вдоль главной дороги высажены цветы. Жаль только, что они быстро увяли.

Рабочие были никуда не годны — уже к вечеру первого дня часть из них разбежалась, а другая стала отказываться работать. Вечером, по их представлениям, находиться на кладбище было опасно. Но если они боялись теней усопших, то смотритель боялся другого.

Еще утром он переговорил с командиром стражи.

— Здесь водятся не только лисицы и совы, — сказал он. — Бывает, что могилы раскапывают волки.

Командир оглянулся в испуге. Они сидели в каморке кладбищенского сторожа; окна каморки выходили на главную дорогу и на холм, усыпанный надгробьями.

— Придется вам поохотиться нынче ночью, — сказал смотритель. Он видел страх полусотника и даже приосанился от сознания собственной смелости. — Волки здесь не те, что в горах. Смирные. На людей они не нападают. Промышляют свежими покойниками.

Полусотник позеленел и отвел глаза.

— Видимо, придется выставить стражу по всей окружности кладбища, особенно на той стороне холма, — сказал смотритель, и, словно только сейчас заметив состояние полусотника, спросил: — Да ты никак боишься, господин?

Полусотник простодушно кивнул:

— Боюсь. Я и с детства не очень-то люблю мертвяков. Сколько их, бывает, разгуливает по ночам, ища добрую душу, которой можно было бы закусить…

Он бросил быстрый взгляд в маленькое окошко. Впрочем, при солнечном свете холм с надгробьями не выглядел слишком уж страшным.

— Разве ты не встречал разгуливающих мертвецов? — понизив голос, спросил полусотник.

Смотритель поерзал на жесткой скамье.

— Как не встречать — встречал. Но меня они знают и уважают. Как им без меня обойтись? На кладбище должен быть порядок! К тому же каждый вечер жрец богини Танны обходит холм и просит мертвецов оставаться лежать, где их положили, не пугать живых. А когда смеркается, я выпускаю собак. Они тоже боятся восставших из могил, но своим лаем отгоняют их от ворот.

Полусотник слушал, раскрыв рот.

— А волки?

— Что волки?

— Разве волки не боятся собак?..

Смотритель поманил полусотника пальцем. Они вышли из сторожки, завернули за угол. Здесь был хозяйственный двор, мастерская по изготовлению надгробий, хижины землекопов. А на столбах висели шкуры.

— Посмотри, — сказал смотритель. — Этих тварей я убиваю сам. Время от времени, когда появляется слишком много свежих могил, я с двумя помощниками устраиваю засады. Но вообще-то волки боятся людей. А когда зажжешь факел — разбегаются.

Полусотник опасливо потрогал одну из шкур. Она была плохо выделана, задубела, и от прикосновения качнулась и стала глухо стучать о столб. Полусотник вздрогнул.

— А собаки? — напомнил он.

— А что собаки? — недовольно ответил смотритель, боясь запутаться в собственной истории. — Собаки тоже боятся волков. А иногда присоединяются к ним… Хотя корма у них достаточно.

Он показал рукой в дальний угол двора, где на солнцепеке дремала целая свора больших разномастных псов. Для них был отгорожен угол, они лежали за железной решеткой высотой в человеческий рост. Полусотник разглядел среди объедков и куч собачьих нечистот обглоданные кости и снова вздрогнул.

Обернулся к смотрителю: