Анна Коростелева - Школа в Кармартене

По коридору прошел слуга. Он бормотал вслух, повторяя весь список, чтобы не забыть.

— Это смехотворно, — говорил тем временем за дверью доктор Гленворт. — Что это за средства? О доброй половине из них я впервые слышу. Что это за шарлатанство?

— Если все, о чем вы не слышали, считать шарлатанством, доктор Гленворт, то девять десятых человечества должны сидеть за мошенничество.

— Мы никогда не вылезем из-за этих бочек, потому что они все время будут ходить туда-сюда, — прошептал Ллевелис. Действительно, по коридору засновали слуги, выполняя новые распоряжения:

— Киноварь не нужно. Виола одората и арсеникум не в той концентрации. Это вообще унесите. Бриония, гидроциан, эквизетум, тринадцатипроцентный раствор. Отойдите, милорд.

— Представляю себе, как вы заинтересованы в моей должности, если готовы кривляться и разыгрывать тут перед нами чудо святого Антония, хотя исход заранее известен!

— Прошу заметить, не я затеял этот спор. Лично мне одинаково противны вы, противен этот пациент и противно здесь находиться. Теллюриум, аурум йод и сангвинария, не смешивая. Физостигма ортика, спигелия, селениум. Что вы мне даете? Я сказал «селениум»? Оговорился. Литиум.

Через какое-то время тот же голос спросил:

— Как его зовут?

— Лорд Чарльз Хьюго Кэмпбелл, — услужливо подсказал палач.

— Милорд Кэмпбелл, как вы себя чувствуете?

— Превосходно, — ответил новый голос. Раздался резкий стук табуретки об пол, шорох и противоречивые возгласы. — Я бы съел чего-нибудь.

— В этой обстановке? — брезгливо удивился исцеливший его. — Она не отбивает у вас аппетит?

— Что это значит? — спросил искаженным голосом доктор Гленворт.

— Это значит, дорогой коллега, что я в таком случае могу провести процедуру асфацелляции тканей, восстановление кровообращения, обычного цикла обмена веществ и работы всех жизненно важных органов, в то время как вы можете констатировать смерть. С чем вас и поздравляю, — отозвался его соперник.

— Слушай, это Змейк! — сказал вдруг Гвидион.

— Где?

— Второй лекарь, не Гленворт, это Змейк. Это его голос.

— Да ты что, не может быть.

Немного погодя из двери вышло трое людей.

— А признайтесь все-таки, — игриво говорил тот, что шел впереди, — как вам это удалось? Может быть, палач небрежно отнесся к своим обязанностям и плохо поработал?..

— Палач поработал превосходно, я лично могу это засвидетельствовать, — брезгливо сказал Тарквиний Змейк, потому что это был он, и он очень мало с тех пор изменился. — Дело не в том, что у вас плохой палач, а в том, что у вас неплохой лекарь.

— Да, должен признать. Что же до палача, то, по-моему, он вовсе не был превосходeн. Откровенно говоря, это отвратительная жестокость, — отозвался его небрежно одетый собеседник. Лицо его, в особенности рядом с правильными чертами лица Змейка, да и Гленворта, могло бы показаться резко непривлекательным, но оно все освещалось внутренним светом: сияющие глаза, казалось, никогда не гасли, отсвет этого блеска ложился на весь его облик; щеки его пылали, и каждый раз, когда он говорил, в голосе его звучала непреодолимая, непоколебимая страсть.

— Но… что теперь делать с Кэмпбеллом? Ведь он все ж таки государственный преступник, враг республики! — сдавленно сказал Гленворт.

— Я понимаю, что вам хотелось бы избавиться от всякого напоминания о том, как вы были посрамлены, — язвительно сказал Змейк. — Один человек тратит уйму времени и сил на сборку сложнейшего механизма, а другой придет и шарахнет по нему кувалдой. А впрочем, делайте, как знаете. Милорд, мне хотелось бы поговорить о моем новом назначении.

— Нет-нет! — воскликнул неопрятно одетый человек с оригинальной внешностью. — Разумеется, не трогать. Вернуть, что было конфисковано, и отпустить. Ведь это было чудо! Это Провидение Божие!

— Да, несомненно, — сказал Змейк. — Давайте скорее покинем это место.

— Слушай! Это Кромвель! — шепотом воскликнул вдруг Гвидион, тыча Ллевелиса в бок.

— Да? — ужаснулся Ллевелис.

— По поводу должности вашего личного врача, милорд, — продолжал Змейк. — Хотелось бы увидеть вашу подпись на указе.

— Вообще я собираюсь ревизовать тюрьмы, потому что там слишком много жестокостей и злоупотреблений, — перебил его Кромвель. — Сама мысль о каком-либо акте насилия для нас нестерпима. Видит Бог, это во сто крат хуже, чем любое сражение, в котором мы когда-либо участвовали. Сейчас у нас слушание в парламенте, — да, и я намерен взять там слово и предложить беспрецедентный акт милосердия… О, я заставлю их меня выслушать… Сегодня сам Господь моими устами… Убирайтесь, Гленворт. Вы нам больше не нужны, — он сделал нетерпеливое движение локтем, и неудачливый врач Гленворт испарился. — Я вручаю вам свое шаткое здоровье, Тарквиний, а вместе с тем и судьбу страны, ибо вы сознаете, что без меня Англия немедля будет ввергнута в пучину бедствий. Отныне мой личный врач вы, и только вы. Обещаю слушать вас беспрекословно и пить все, все, буквально все, что вы пропишете. А впрочем, — топнул ногой Кромвель, — послушайте! Зачем мне врач? Мы зря только тратим деньги, столь нужные нашей бедной республике, на жалованье разным там врачам, звездочетам, дармоедам!.. Мой отец — в смысле, Отец Небесный, — сказал бы мне: очистись духовно — и очищение телесное не замедлит; разгони всю эту свору прихлебателей и шарлатанов, ибо, как говорит Павел в послании к галатам…

— Боюсь, что я вам совершенно необходим, — заметил Змейк.

— Ах, вот как! А я в этом сомневаюсь! — капризно заявил Кромвель, и глаза его засияли как звезды.

— Прекрасно. В таком случае давайте рассмотрим последовательно и трезво обычное ваше поведение, — сурово сказал Змейк.

— Ах, я сейчас в таком блаженном настроении, — ну, зачем вы снова начинаете!.. — простонал Кромвель.

— Итак, вчера, — неумолимо продолжал Змейк. — С утра в беседе с Лавкрофтом и Айртоном вы поначалу очень серьезно и нудно перечисляли все ситуации, в которых вы выступали как орудие Божие, потом внезапно посреди этой самой обычной, в общем-то, беседы запели религиозный гимн — очень длинный, замечу вскользь, — а затем как ни в чем не бывало вернулись к фамильярному светскому разговору. Ответьте мне положа руку на сердце: это, на ваш взгляд, нормально, Оливер?

— Я совершенно откровенно могу сказать перед Господом, — серьезно отвечал его поразительный собеседник, — что я безошибочно знаю и чувствую те минуты истории, когда мной движет Провидение. Да вам и самому следует это знать: ведь там, в Ирландии, где мы с вами познакомились, я уж конечно выступал как орудие Божие?

— Вне всякого сомнения. Позвольте, я посмотрю ваши глазные яблоки, — Змейк потянулся пальцами к верхним векам собеседника, который на мгновение замер. — Что-то они мне сегодня не нравятся. Далее. Ваше последнее публичное выступление.