Анна Коростелева - Школа в Кармартене

Тут Ллевелис выпрямился и с горящими глазами сказал:

— У меня есть к вам вопрос, профессор. Кто такой Риддерх-ап-Мивир? Где он? Чем он занимается?

— Риддерх-ап-Мивир — это Кервин Квирт, — сказал Мерлин. — Где он? Да вон он пошел. Чем он занимается? Спросите-ка у него самого. По-моему, ничем, у него сейчас окно.

— Ваше имя, — кисло сказал Зануцки. — Полное и желательно… э-э… подлинное.

— Луций Тарквиний Серпенс, — ответил Змейк, закидывая ногу на ногу и сплетая пальцы на колене с видом человека, приготовившегося к долгому разговору.

Психологи переглянулись.

— А что такое… в таком случае… э-э… Змейк?

— Калька, — кратко сказал Змейк.

— И вы откликаетесь на эту… м-м… кальку?

— Разумеется, — отвечал Змейк с легким нетерпением.

— Откуда вы происходите?

— Мой род происходит из Этрурии, из области теперешней Тосканы, но мои родители впоследствии переехали в Британию, на окраины империи, и я родился уже в Уэльсе.

— Ваш родной язык?

— В семье говорили по-латыни.

— Профессия вашего отца?

— Ауспиций.

— Это какая-то должность?

— Нет, это специальность. Предсказание будущего по птичьему полету.

— Довольно необычная специальность, а? Можно сказать, редкая, — заметил Зануцки, вновь переглядываясь с коллегами.

— В жреческих кругах не такая уж редкая, — сказал Змейк.

— Когда родился ваш отец?

— В самом конце третьего века.

— Я не ослышался? — переспросил Зануцки. — В конце третьего века? В трехсотом году от Рождества Христова?

— В конце третьего века до Рождества Христова, то есть около двухсотого года по причине обратного отсчета времени.

— Год вашего рождения? — с нескрываемым интересом спросил великий методист.

— Тысяча пятьсот семьдесят девятый.

— Очень странно, — сказал методист, вызвав сдавленные смешки со стороны своих коллег. — Ваши родители, если я правильно понял, родились до нашей эры, вы же — только в конце XVI века?

— Да, я поздний ребенок, — спокойно отвечал Змейк.

— Где вы получили образование?

— В течение семи лет я учился и прислуживал при храме Немезиды, затем продолжил свое образование в Элевсине.

— При храме Немезиды?

— Да, при храме Немезиды в Афинах, в аттическом пригороде Рамнунт.

— Прислуживали?

— Принимал дары от посетителей и поддерживал огонь перед статуей Немезиды с уздой, мечом и бичом.

— Вы хотите сказать, что в шестнадцатом веке в Афинах функционировал храм Немезиды с уздой, мечом и бичом? — внезапно сказал кто-то из наиболее трезво мыслящих членов комиссии.

— Не только в шестнадцатом веке, но и по сей день. Учебные и научные центры такого масштаба неуничтожимы.

— А вот такой вопрос, — вкрадчиво сказал психолог. — Что вы станете делать, если у вас ученик станет вдруг во время урока вставать, ходить по классу, делать что ему вздумается?

— Попрошу отставки, — сказал Змейк.

Кервина Квирта осаждали любопытствующие первокурсники. Он привел их в свою комнату, рассадил повсюду, куда только можно было усадить, и вынужден был рассказать им много не самых увлекательных, с его точки зрения, вещей.

— Так вы ученик Змейка?

— А чей же еще?..

— А почему тогда профессор Курои сказал Змейку: «Что вы выращиваете из своих учеников?» — простодушно спросила Морвидд.

Глаза Кервина Квирта затуманились, и он с усмешкой опустил голову.

— С профессором Курои у нас чисто научные разногласия, — сказал он. — Он не принимает многих моих теорий, и потом… я занимаюсь в широком смысле биосферой, а при специальности профессора Курои как раз биосфера отчаянно мешает работе.

— А что у него за специальность? — спросил Ллевелис, ибо этого не знал даже он.

— Курои двигает горами, — пояснила Керидвен, знавшая это твердо.

— А, ну тогда конечно, — согласился Ллевелис.

— А все ваши страшные эксперименты? — забираясь с ногами на кровать, спросила Морвидд. — В школьных хрониках написано о вас… бог весть что.

— Я был очень ярким студентом, — осторожно начал Кервин Квирт. — Очень тогда был увлечен биохимией… просто очень. Одним словом, я все опыты обычно проводил на себе. Однажды профессор Мерлин пообещал вышвырнуть меня из школы, если еще хоть раз услышит, что я что-то там такое делал с собственной кровью. Змейк тогда выручил меня, но и… побеседовал со мной, — Кервин Квирт помрачнел, видимо, вспомнив ту беседу. — Подробности его тогдашней речи я вам пересказывать не буду, но суть ее сводилась к тому, что на себе можно проводить лишь демонстрацию, но никак не эксперимент… причем ему, а не мне. Что когда он пьет яд, он обычно знает скорость его действия и состав противоядия и что… Ну… словом, пробрал хорошенько.

— А с сывороткой?

— С какой сывороткой? — переспросил Кервин Квирт. — Ах, да, Господи! Я чуть не умер тогда от этой сыворотки, и Змейк долго напоминал мне об этом… в разных формах.

Морвидд на всякий случай покрепче прижалась к его плечу.

— А зачем вы изменили имя?

— А вы не понимаете? — Кервин Квирт рассмеялся. — Вы забыли, из какой я семьи? Я подошел к Змейку после церемонии выпуска и спросил, как мне дальше быть и как я смогу совмещать преподавание с той судьбой, которую прочат мне родители. Змейк пожал плечами и сказал: «Кто же преподает под своим собственным именем?» В то время я не знал, что ему эта проблема была знакома не понаслышке. Змейк сам из очень аристократической семьи. Нет никаких сомнений, что отца его хватит удар, если он услышит, что его сын — школьный учитель. Ведь настоящее имя Змейка — тоже не Змейк. Я же ухватился тогда за его слова, изменил имя радикально и попросил педсовет торжественно предать старое имя забвению, чтобы оно нигде уже не всплывало. Вот и вся история Риддерха-ап-Мивира. Страшно?

— Очень, очень страшно, — сказала, ликуя, Морвидд.

— Но самое страшное, — сказал Кервин Квирт, вдруг погрустнев, — самое страшное, что у меня завтра в три — партия в гольф с герцогом Нортумберлендским. Я не верю ни в какие предчувствия, но сейчас у меня очень яркое ощущение, что я больше не вернусь. Я люблю вас всех и… могу не увидеть вас больше.

Все взвыли очень громко. Все вдруг поняли очень отчетливо, что если Кервин Квирт не вернется, это будет большая, большая потеря.

— Дьявол разрази все это скопище кретинов, — пробормотал рафинированный аристократ Кервин Квирт, доставая из шкатулки с фамильным гербом антикварные запонки.

Чем ближе был конец января, тем шире среди мальчиков разворачивалась таинственная деятельность по вырезанию деревянных ложек. Двадцать пятое января, праздник святой Двинвен, было днем, когда всякий холостой валлиец мог подарить собственноручно сделанную ложку избранной девушке, что первоначально говорило о его желании обручиться с ней, но в последнее время, в связи с упадком нравов и общим разложением традиций, могло иногда уже означать и просто, что он ее любит.