Елена Хаецкая - ОЗЕРО ТУМАНОВ

Гварвин моргнул и добавил:

— На самом деле мне кажется, что Алиса — жива-живехонька, только далеко отсюда. Но, может, оно и к лучшему: у нас не всегда бывает хорошо.

Эрван крепко зажмурил красные веки, сморщил дряблое лицо и закричал:

— Да как ты смеешь так думать! Она мертва, мертва! Она мертва, моя золотоволосая девочка, а ты, галка черная, живешь!

Гварвин удивленно посмотрел на отца:

— А почему я не должен так думать, мой господин? Я же не видел Алису мертвой. И вы ее не видели. И никто не видел. Ушла она от нас — вот это точно; но куда подевалась — останется тайной, и для вас, и для меня. Люди поговаривают, будто наша матушка водила дружбу с корриганами. Кто знает, может, и Алиса сейчас с ними. А коли так, то зачем же убиваться по ней? Они ведь ее не обидят.

— А я не по ней убиваюсь, — сквозь зубы процедил Эрван. — Я себя оплакиваю. Что Алиса! Невинное дитя! Ей везде хорошо, и у корриганов, и на небе. А вот мне, на земле, — мне так плохо без нее! Да разве тебе понять, галка черная? Ты целыми днями скачешь по полям, стреляешь из лука, горланишь песни — и в голове у тебя пусто!

Гварвин поцеловал отцу руку и сказал:

— Ну и что с того, что пусто? Будто от битком набитой головы бывает много счастья!

Как ни странно, после этого разговора печаль Эрвана пошла на убыль, и он окончательно сдался старости. Теперь сир Эрван по целым дням просиживал у окна и скучно глазел на стену замка и на смену облаков над нею. Время побежало для него спокойно и медленно, и он больше не чувствовал тревоги. Как будто плавное течение подхватило его. Когда он не пытался делать то, чем без устали занимался в молодости и в зрелые свои годы, — то есть скакать верхом, охотиться или ссориться с соседями, — он и вовсе не ощущал своей дряхлости. Но стоило ему сесть на лошадь, как его пронзала боль, и Эрван вспоминал горе, которое его постигло: он больше не молод.

И Эрван приучился жить осторожно.

Гварвину минуло восемнадцать лет, когда отец удостоил его второй столь же откровенной беседы. Все прочее время каждый из них уверенно шел своей дорогой: Гварвин обзаводился друзьями, такими же веселыми шалопаями, как и он сам, и развлекался, как мог, то есть не щадя сил и не покладая рук; а Эрван коснел в старческой скуке и часами вникал в какие-то цифры, которые представляли ему управляющие.

Разумеется, отец и сын виделись за обеденным столом, когда им случалось трапезничать вместе, а иногда и сталкивались во дворе замка; но эти встречи никогда не приводили к беседам. В тот же день Эрван нарочно послал за Гварвином и, стоило юноше переступить порог, заговорил:

— Рад видеть тебя таким молодцом, Гварвин.

— Господь и вы с матушкой наградили меня завидной наружностью и недурным здоровьем, — согласился Гварвин, — а все прочее — отчасти и моя заслуга, ибо я много времени проводил в достойных забавах.

Эрван хмыкнул, и его морщины на миг разгладились.

— Коли ты и сам признаешь, что уже вполне созрел, то согласишься со мной: тебе пора вступить в брак.

Веселое лицо Гварвина чуть омрачилось. И хоть тень эта была едва заметной, отец сразу ее разглядел и нахмурился:

— Что такое, мой сын? Тебе не по душе мысль о браке?

Гварвин улыбнулся, немного смущенно. Эрван с досадой подумал о том, что и смущение идет парню: больно уж хорош! Эрвану стоило больших трудов отринуть зависть и продолжить разговор с прежним дружелюбием:

— Если ты испытываешь отвращение к брачным узам, то открой мне — почему.

— Ну, — протянул Гварвин, — дело в том, что Фаншон…

Эрван залился багровой краской.

— Фаншон? — прохрипел он. — Что еще за Фаншон?

— Она… — начал было Гварвин, но отец быстро перебил его:

— Не желаю и слушать! Знаю я всех этих Фаншон! Разумеется, я весьма одобряю твои походы по всяким Фаншон, потому что в свое время и я не брезговал таковыми, но брак — совершенно другое дело. В первый год брачной жизни — а точнее, до рождения первенца, — пожалуйста, воздержись от всяких приключений. Потом можешь возобновить их. Но во всем знай меру, иначе…

— Но я люблю ее! — перебил Гварвин.

— Это бессмысленно, — сказал Эрван. — Кроме того, тебе понравится невеста. Это Мари де Мезлоак, дочь барона де Мезлоака. Она красива и состоятельна, и хорошая рукодельница, и добродетельна, и религиозна, и немного умеет читать.

Молодой человек призадумался. Эрван хорошо знал, чем закончится внутренняя борьба, которая происходит сейчас в душе Гварвина. Разумеется, он женится на Мари де Мезлоак. А через год-полтора вернется к Фаншон. Одно другому не помешает. У Мари найдется достаточно здравого смысла, чтобы понимать это и не вмешиваться в естественный ход вещей.

— Ну хорошо, — сказал Гварвин. И склонил голову: — Теперь-то вы благословите меня, отец?

Эрван пораженно уставился на него. Впервые за все восемнадцать лет жизни Гварвин сумел удивить своего отца.

— Никак ты все еще помнишь тот разговор — десять лет назад? — спросил Эрван.

Юноша кивнул.

— Это был важный для меня разговор, — добавил он. — Ведь мы говорили о моей сестре. О ее исчезновении. И о том, что она, вероятно, жива…

— Ты до сих пор в это веришь? — просипел Эрван.

— Да, — сказал Гварвин спокойно. — Почему бы и нет? За минувшие десять лет никто так и не отыскал ее тела.

— Глупец! — рявкнул Эрван и закашлялся. — Глупец, — повторил он, — да разве кто-нибудь узнал бы теперь ее тело, даже если бы и выловил его из реки? Одни только белые кости, ничем не отличающиеся от других таких же костей…

— Но ведь и белых костей не отыскали, — упрямо сказал Гварвин.

Он поднял голову и глянул отцу в глаза. Бездна отчаяния едва не затянула его, и он поскорее отвел взгляд.

— Так вы благословите меня? — тихо спросил он.

— Да, — ответил Эрван. Теперь его голос звучал сухо. — Благословлю. Тебя и твою будущую супругу.

Гварвин рассмеялся с явным облегчением:

— Ради такого стоит и жениться!

Мари де Мезлоак оказалась весьма привлекательной особой. Она была небольшого роста, хрупкая и такая изящная, как будто искусник-мастер вырезал ее фигурку из кости. Темно-рыжие волосы плавными волнами ниспадали на плечи и спину, схваченные тонким золотым обручем, очень старинным и чуть мятым. Темно-синие глаза смотрели спокойно, испытующе. И только губы немного портили ее внешность — они были тонковаты, на вкус Гварвина.

Но в общем и целом наследник Керморвана не смог сдержать восторженного возгласа при виде этой девушки, которая держалась так величественно и спокойно, словно была не юной баронской дочерью, а по меньшей мере королевой, опытной в обращении с верноподданными.

Она протянула ему руку и улыбнулась, не разжимая губ. Он охотно подержал ее узкую ладошку в своей широкой мозолистой ручище и густо покраснел, представив себе, как снимает с нее одежду, как обнаруживает под этими целомудренными одеяниями нечто удивительное, совсем не похожее на то, чем блистала Фаншон… Ему даже странно сделалось. На какой-то миг ему показалось, что у Мари де Мезлоак под одеждой нет никакого тела, что она вся состоит из лица и красивого платья. А потом, сразу, без всякого перехода, он понял, что ошибается: девица де Мезлоак обладала плотью, как и любая другая девица, и эта плоть скоро будет принадлежать ему, Гварвину из Керморвана.