Александр Бруссуев - Мортен, Охвен, Аунуксесса

Он пришел, запыхавшись, припадая на увечную ногу, и вздохнул облегченно, когда увидел меня.

— Слава богу! Все в порядке! — сказал он, но, заметив, как я переменился в лице, добавил:

— Или не все в порядке?

Меня вновь начали терзать слезы, и я ничего не мог толком ответить сквозь содрогавшие меня рыдания. Но Охвен понял, что ночка нам выдалась та еще!

— Обошел я те места, где зверь напал на скотину. С людьми поговорил. Думаю, завелась у нас тут тварь. Не просто так, а пришла, учуяв меч. Пламя, то есть.

Я, наконец, справился с рыданиями и сквозь нечаянно пробивающиеся всхлипы проговорил:

— Прости меня, Охвен! Не сумел я уберечь Бурелома!

Охвен насупился и положил мне руку на плечо:

— Эх, Мортен, не за что тут извиняться! Пес выполнил свой долг. Это мне надо у вас просить прощения, что ушел я не вовремя. Лучше ты мне расскажи, как дело было.

Рассказ мой был короток, потому что, как оказалось, в памяти не сохранилось многое из происшедшего. Но Охвен меня внимательно выслушал, временами задавая вопросы и, кажется, все понял.

— Ладно! Этой ночью, похоже, ждать визита твари не стоит: поди, сейчас отлеживается где-нибудь в норе, раны зализывает.

Меня это предположение неожиданно рассмешило: представить оборотня, попеременно вылизывающего себе пах, а потом тянущегося языком к остаткам уха — зрелище, должно быть, потрясающее. Это как же ему нужно там, в норе, исхитряться!

— А завтра мы вернемся домой. Пора! Несколько лишних дней, что мы могли бы еще провести здесь, роли не сыграют. Пойдем-ка Бурелома хоронить.

Мы нанесли на берег дров и хворосту, бережно уложили останки верной собаки сверху и запалили костер.

— Говорят, укушенный оборотнем, сам может в оборотня превратиться. Может, конечно, это относится только лишь к людям. В кого бы тогда мог обратиться наш волкодав, если он и так, по жизни, собака? Не в кошку же…

Так рассуждал Охвен, когда мы собирали пепел с кострища, чтобы развеять его над рекой.

— А тварь эту, оборотня оскопированного, мы обязательно изловим. Не просто поймаем, а уничтожим, чтоб другим было неповадно. Впрочем, оборотни, как и прочая нежить, редки, — продолжал он. — Отомстим за пса. Эх, другой такой собаки вряд ли нам удастся найти!

К вечеру зарядил дождь, а утром следующего дня мы ушли с летнего пастбища. Козы не возражали, впереди важно шествовала та, у которой в рогах до сих пор висели запутавшиеся сучья. Благо новой прическе, она стала козьим авторитетом.

А где-то далеко, но не так, чтобы за тридевять земель, застыла посреди леса на давно заросшей кустами поляне старая и ветхая хижина. Казалось, стоит ее тронуть — и она развалится прахом. Запустение коснулось ее уже много десятков лет назад, и даже звери старались обходить ее стороной. Но не потому, что боялись невольно стать причиной окончательного разрушения. Причина была совсем в другом.

Когда-то дом был крепок и надежен, специально сооруженный для охотников и бортников, промышлявших в этих лесах. И зимой и летом здесь можно было укрыться от непогоды или просто остановиться для отдыха у теплого очага. Потом пришли датчане отнюдь не с дружеским визитом. Дракар с угрожающе вывешенными щитами заметили вовремя, но защитники деревни переоценили свои силы, или, что более вероятно, недооценили агрессоров. Хорошо, что женщины, дети и старики ушли в лес, ведомые несколькими самыми юными воинами, только-только прошедшими посвящение в викинги. Но ушли они недалеко, остановившись в этой самой хижине с полной уверенностью, что непрошеных гостей заставят убраться восвояси грозные воины — мужчины. В любом случае, вряд ли захватчики отважатся шастать по чужим лесам.

Однако на сей раз получилось по-другому. Датчане, с превеликим трудом одолевшие защитников, ожидаемой богатой добычи не обнаружили. Изрядно подкрепившись брагой, озверев от неудачи, они решились идти по следам жителей, захвативших с собой все ценное. И рано утром вместе с туманом они заскользили в лес, легко отыскивая намеки на то, что не так давно здесь прошли люди, груженные нехитрым домашним скарбом и вероятным богатством.

Богатство заставило датчан стремительно мчаться по утреннему лесу, как волкам, в поисках добычи. Передвигались они бесшумно, как и положено воинам, не обремененным лишним грузом, только оружием.

Но приближение врагов обнаружили юные викинги, оставшиеся, как и должно, в карауле. Перед стремительно мчащимися захватчиками шла волна запаха, которого они сами ощущать не могли: запах потребленной браги перемешивался с запахом крови. Так пахла смерть для многих жителей этой деревни.

Меткие стрелы, встретившие датчан, не умерили их кровожадный пыл. Теперь они остановиться уже попросту не могли: жажда убийства заглушила слабые отголоски разума.

Спаслись лишь немногие, бросившие все и устремившиеся в чащу.

Среди спасшихся был подросток, которому мать сказала: «Беги, сынок, беги со всех ног».

«А как же ты?» — спросил он.

«Я тебя догоню. Просто сейчас надо разбежаться в разные стороны. Ну, беги же!»

И мальчишка побежал, защищая лицо локтями от веток и перепрыгивая поваленные деревья. Он не оглядывался, поэтому не увидел, как мать побежала вовсе не за ним, а наоборот, навстречу вопящим и воющим датчанам. В руках она держала рогатину, словно на медведя. Так же, как и она, молча, рядом торопливо шагали лицом к врагам другие женщины и старики. В руках они сжимали, что попало — кто ножи, кто вилы, а кто просто подобранные палки. А шагали они потому, что некоторые попросту не могли бежать.

Через несколько дней к лесному дому пришли, ведомые уцелевшим подростком воины соседней деревни. Сначала они решили, было, сжечь эту хижину вместе со страшным содержимым, но вовремя одумались: негоже без почестей сжигать останки отважных людей. Рядом с домом соорудили, как последнее ложе для жителей осиротевшей деревни, огромную поленницу, куда и перенесли обезображенные жестокой смертью тела. Некоторые из них по частям.

Мальчишка не плакал, не валился в обморок, как некоторые взрослые от ужасного запаха разложения, он просто молчал. Не раскрывал он рта потом очень долго, приютившие его люди даже думали, что мальчишка от горя онемел. Так и стали называть его «Молчуном».

Года минули, Молчун успешно выдержал посвящение в викинги, но, казалось, речь к нему так и не вернулась. Только два слова можно было вытянуть из него: «да» и «нет». И то ладно — хоть язык не отнялся. Воином он стал справным, истязал себя воинскими упражнениями до умопомрачения. Поэтому и не удивительно, что вскорости занял свое место в дракаре. Но оставался также неразговорчив и хмур. Лишь только один раз слабая улыбка тронула всегда плотно сжатые в ниточку губы, и загорелся взгляд: когда решили пойти походом на датский берег.