Александр Бруссуев - Охвен. Аунуксиста

Обратно к своему дракару Торн вернулся только утром, облегченный на все оружие, деньги и сапоги. К тому же одна рука могла называться «рукой» только в подвязанном к шее положении. В любом другом состоянии она превращалась в насыщенную болью плеть. Зубы удалось спасти, зато глаза и уши спрятались под устрашающе выглядевшим синякам и опухолям. Стыд, пережитый тогда, до сих пор был волнителен: что ты за вождь, если не смог защитить себя и свое оружие? Пришлось скрываться от своих воинов, чтоб не засмеяли.

Прошло уже три года с тех событий, а Веселый Торн никак не мог забыть все унижения, перенесенные им той ночью в Оденсе. Вся вина тогда заключалась в том, что он, не говоря по-датски, не посторонился с дороги двух стражников и не отвел взгляд. Не выказал надлежащего почтения. За что и поплатился.

— А почему я к ним должен относиться с уважением? — гневно спросил Торн, и Охвен, проснувшись, тревожно заозирался.

На следующий день конный поход дался карелу еще тяжелее: казалось, что конский хребет, несмотря на седло, разорвет его на две половинки. Чтобы как-то отвлечь себя от постоянных попыток найти более удобное положение Охвен начал размышлять о предстоящем деле.

Без всякого сомнения, Веселый Торн пригласил его лишь только потому, что он, как человек новый, не знающий обычаи, не осудит поступков вождя. Обида и желание оставить последнее слово за собой, а также возможность сохранить тайну былого унижения — вот причина, по которой теперь Охвен трясется на коне. К тому же датский язык получался у бывшего пленника гораздо лучше, чем у вождя.

— Ты странно пользуешься мечом, — на ночевке сказал Торн. — Вроде бы движения правильные, но некоторые из них ты не доводишь до конца, все время поворачиваешь туловище, ускользая от чужих выпадов, но и сам не можешь из-за этого нанести сильный удар. Первый раз такое вижу.

— Просто всю зиму и весну учился в темноте и в одиночестве. Даже без меча, — ответил Охвен.

— Неужели никто не смотрел и не поправлял твои ошибки?

— Смотреть-то смотрели, а вот поправлять ошибки было некому. Разве что благородным мышам и братьям их, кротам. Но они еще меньше меня разбирались в боевых искусствах, зато хорошо разобрались с моим хлебом, — усмехнулся Охвен. Ему пришлось рассказать про свои ежевечерние занятия и ежеутренние побои.

— Ну, ладно, — никак не оценивая услышанное, произнес Торн. — Вернемся — подучишься слегка, если останешься с нами.

— Да мне бы как-нибудь домой добраться, — протянул Охвен.

— Не переживай, поговорим в Морском Доме. Может быть, кто-нибудь соберется в Гардарику, — сказал Торн, но было что-то в его голосе такое, не очень уверенное.

К концу третьего дня они добрались до поселения, находящегося на самом берегу реки, как показалось Охвену. Река была широкая, но хорошо просматривался другой берег.

— Это не река. Там, за этим проливом — Дания, — сказал Торн.

— Оденсе? — поинтересовался Охвен.

Вождь отрицательно покачал головой и, более не произнеся ни слова, поскакал на берег, где виднелось великое множество разномастных лодок. Охвен, почти притерпевшись к седлу, направил своего коня следом.

Ночевали они уже на той стороне, заплатив за постой в каком-то дворе. Все же лучше, чем лежать на земле, укрываясь плащом. Переправили их вместе с конями сразу же, едва только Торн договорился о цене. Охвен, мало заботившийся о дальнейшей миссии, заснул снов праведника. Торн же долго ворочался на своем ложе. В тысячный раз он спрашивал себя, разумно ли он поступает, отправившийся в эту авантюру, да еще втравившего в нее простодушного ливвика. С одной стороны он понимал, что, кто вспомнит старое — тому и глаз вон. С другой — кто забывает прошлое, тот лишается будущего. Те два десятника-стражника за три года могли быть легко убиты, или покалечены — уж больно здорово они презирали любых других людей, прямо как цари. Хотя, по жизни были простыми сявками. Торн почувствовал, как в нем снова поднимается волна гнева и снова сказал себе: все правильно, зло не должно быть неотомщенным. Хотя, конечно, было бы лучше, если бы их уже не было на этом свете. Подумав так и отогнав тень сомнения в своей храбрости, он заснул.

Остров Фин встретил их мелким, почти неуловимым дождем. Сюда переправляться пришлось дольше, а плату за перевоз брали больше, добавляя еще какой-то мифический таможенный оброк. Причем, Торну пришлось раскошелиться не только за себя и карела, но и за не признающих никакой национальности коней. Обо всем договаривался Охвен, так как вождю не хватало языковых познаний.

План действий был прост, как стремление любого встречного чиновника обогатиться любым путем: отловить десятников, или, быть может, уже сотников, поговорить с ними по очереди, дать им по волшебному пендалю и успокоить, наконец, уязвленную гордость. Отлавливать должен был Охвен, а говорить — Торн.

Нравы в городе не изменились. В этом Торн успел убедиться, когда они, сдав лошадей в конюшню постоялого двора у казарм городской стражи, сами отправились в порт, где пропустили по кружечке пива и заночевали. Тихо было, как в монастыре. По местному — это называлось «порядком».

Для разговора по душам Торн нашел великолепные кусты, которые тянулись вдоль разрезавшего часть города оврага. К этим кустам как раз и примыкали казармы стражи. С утра они планировали походить по улицам города, наведаться на рынок, опознать нужных людей, проследить их обычные перемещения, потом совершить беседу, потом отправиться восвояси.

Нужных стражников вычислили очень быстро. Те оставались по-прежнему в ранге десятников, разве что животы у каждого слегка подросли и выражения лиц опаскудились до неприличия. Казалось, что за каждый шаг любого из них нужно платить, потому что этим шагом они непременно облагодетельствуют всех окружающих. Охвен, оценив, с кем ему придется общаться, забунтовал.

— Зачем я пойду с этими разговаривать? Ты посмотри на их лица! Такие же можно увидеть, если залезть в казарменный клозет и смотреть снизу вверх после того, как он наполнится страждущими! Давай стукнем сзади одного за другим по башке, оттащим в кусты и надругаемся по очереди.

— Нет, это будет нечестно, — возразил Торн.

— А честно будет, если твой десятник, не размениваясь на слова, зарежет меня, как овцу?

— Не боись, Охвен. Ты только скажи им, что я хочу переговорить — прибегут, как миленькие. Не захотят же они даже в твоих глазах выглядеть трусами. Только ты сначала поговори вон с тем, у которого нижняя губа висит. Он больше всего лютовал.

Охвен в сердцах махнул рукой и ответил:

— Раз так, то пойду прямо сейчас. Чего время терять?

Все оружие их лежало на постоялом дворе, перевитое веревкой с печатью: на выезде целостность печати строго проверялось. У Охвена за кушаком висел только плотницкий топор. Торн, имевший в своем арсенале лишь нож, похлопал его по плечу, ободряя для действия, и пошел ближе к кустам.