Василий Горъ - Нелюдь

Увы, дно рва оказалось заиленным до безобразия — я чуть было не потерял сапоги…

… Вынырнул. На одном упрямстве. Борясь с желанием вдохнуть воду, с тяжестью тела баронессы и с посохом, привязанным к спине и здорово мешающим плыть. Но, вдохнув чистый и донельзя сладкий воздух, вдруг почувствовал такую слабость, что, доплыв до края рва, не смог найти в себе силы, чтобы за него зацепиться. Пришлось вбивать в землю метательный нож, виснуть на его рукояти и переводить дух.

Перевел. Потом кое-как выбрался из воды, выволок за собой баронессу и… понял, что она не дышит!

Потряс. С трудом сообразил, что тряска тут не поможет. Кое-как перевалил ее через колено и принялся размеренно стучать кулаком по спине. Так, как когда-то учил Круча.

Не сразу, но помогло — из ее рта толчками полилась вода, а минуты через полторы я услышал хриплый вздох, кашель и еле слышный шепот:

— Мама…

Я дал ей прокашляться и ударил по спине еще несколько раз…

Когда баронессу перестало рвать водой, она сжалась в комок и застучала зубами. Я скрипнул зубами и, подумав, завернул ее в свой мокрый плащ: согревать он не согревал, но мог защитить хотя бы от холодного ветра…

… Бледная, с синими губами и слипшимися волосами, она была так похожа на Элларию, что я сглотнул подступивший к горлу комок и пробормотал:

— Пришлось прыгать со стены… В ров…

Потом сообразил, что разговариваю с баронессой, и добавил:

— Извините…

Леди Мэйнария с трудом повернула голову и… обессиленно закрыла глаза.

Сердце резануло болью. Я скрипнул зубами, проверил, насколько хорошо закреплен посох и поднял баронессу с земли:

— Я вас понесу…

Она еле заметно кивнула. Потом прижалась щекой к моей груди и… заснула!!!

… К рассвету я окончательно выбился из сил. И, выбравшись на берег ручья, вломился в бор. Видимо, Двуликому я еще не надоел, так как буквально через три десятка шагов передо мной возникла небольшая полянка, со всех сторон окруженная вековыми елями.

Нырнув под ветви самой большой, я подошел вплотную к стволу, осторожно опустился на колени и положил баронессу на самое лучшее ложе, которое можно найти в лесу — толстый слой слежавшейся хвои. Потом забросал ее таким же «одеялом» и… с трудом заставил себя встать.

«Я скоро…» — мысленно пробормотал я, и быстрым шагом двинулся обратно к ручью…

… Небольшая деревенька, замеченная мною по дороге, как раз начала просыпаться — лаяли собаки, мычала скотина, изредка громыхали двери. Я добрался до крайней избы, перескочил через невысокий заборчик и тихонечко постучал в раму затянутого бычьим пузырем окна.

— Лапоть, ты, что ли? И чего ж тебе не спится-то, Двуликий тебя забери? — в женском голосе, раздавшемся из избы, звучала безысходность.

Я подошел к двери, перехватил посох левой рукой, снял с пояса кошель и достал из него золотую монету — остатки добычи, доставшейся мне «в наследство» от обидчиков предпоследней «зарубки».

Дверь скрипнула, открылась, и из сеней раздался угрюмый вздох:

— Ну, что встал-то? Заходи уже, окаянный…

Я пожал плечами и вошел в избу.

— Ой… Бездушный!!! Спаси и сохрани, Вседержитель! Спаси и сохрани!!!

Осенив себя знаком животворящего круга, заспанная тетка лиственей эдак тридцати вытаращила глаза, набрала в грудь воздуха, открыла рот и… сглотнула. Невесть как разглядев цвет монеты, лежащей на моей ладони.

— Сухую рубаху… а лучше две. Поесть… Кремень, кресало, трут… Пустой мех… — потребовал я.

Хозяйка избы несколько раз кивнула и, не отрывая взгляда от золотого, попятилась к стоящему рядом с печью сундуку.

Крышка с грохотом ударилась о стену, и тетка, выхватив из него какую-то беленую тряпку, негромко пробормотала:

— Мужнина, покойного ему Посмертия… Правда, боюсь, маловата тебе будет…

— Не мне… Пойдет… — буркнул я, и в мгновение ока обзавелся парой нижних и одной верхней рубахой. Правда, все это было изрядно поношенным, но чистым. И, главное, сухим.

— Котомка есть?

— Есть! Как же не быть-то? — тетка сорвалась с места, походя перевернула рассохшийся табурет и метнулась к полатям. — Вот! Держи…

Я положил монету на подоконник, затолкал рубахи в котомку и уставился на хозяйку:

— Поесть… Кремень, кресало, трут…

Та бросилась к печи, вытащила из нее чугунок и с грохотом поставила его на стол:

— Есть каша из бобов… Позавчерашняя… Еще кусок сыра и краюха хлеба…

— Возьму хлеб и сыр. Курицу или поросенка найдешь?

— Сейчас!!! — тетка метнулась к выходу из избы и, не одеваясь, вылетела во двор. Там что-то грохнуло, потом раздался истошный визг и приглушенные проклятия…

… Добравшись до полянки, я удостоверился, что леди Мэйнария все еще спит, быстренько разжег костер, разделал поросенка, нанизал куски мяса на прутья и пожарил мясо. Потом забрался под еловые лапы, присел рядом с баронессой и осторожно прикоснулся ее ноге.

Ее милость тихонечко вздохнула, попробовала перевернуться на другой бок и шарахнулась локтем о корень.

— Проснулись? — спросил я.

— Кажется, да! — ответила она и села. Потом уставилась на свою рубаху, побледнела, молниеносно закуталась в плащ, а потом уставилась на меня…

Видеть ужас в ее глазах было невыносимо. Поэтому я опустил взгляд, развязал котомку и пододвинул ее к ней:

— Сухие рубашки… Переоденьтесь…

Леди Мэйнария промолчала.

Я пожал плечами, повернулся к ней спиной и выбрался из-под ветвей:

— А я пока нарежу хлеб и сыр…

Через пару минут из-за моей спины раздался тихий шорох хвои, а потом — все ускоряющийся топот…

Я вытер кинжал, вложил его в ножны. Потом встал, со вздохом подобрал посох и неторопливо побрел следом за беглянкой. Моля Двуликого, чтобы он не позволил ей сверзиться в какой-нибудь овраг и уберег от переломов и растяжений…

Шестой день четвертой десятины второго лиственя.

…Вылетев из метателя, пятиведерный камень описал высоченную дугу и вдребезги разнес мощный четверик. Тяжеленные бревна длиной в десять локтей разлетелись в разные стороны, а над остатками венца повисло облако из пересушенного мха и кусочков войлока.

«Ничего себе!» — удивленно подумал его преподобие. Потом прищурился, поймал ускользающую мысль… и с трудом удержался от довольной усмешки: его идея проверять слухи о деятельности всяких чудаков только что дала ему шанс распространить влияние Ордена на весь Горгот!

Тем временем брат Бенур, командовавший обслугой метателя, повернулся лицом к главной башне Обители, вскинул над собой десницу и демонстративно сжал ее в кулак.

«Отлично!» — подумал брат Ансельм, придал лицу подобающее случаю выражение и отошел от окна.