Джо Аберкромби - Герои

— Я на них посру! — завопил кто-то, рассыпая визгливый смех.

— Прибереги для Союза, посрёшь на них, когда они сюда доберутся!

И народ улюлюкал и хохотал, клацал оружием о щиты и вскидывал его к небу, издавая весьма радостный гул. Двое уже забрались на стену и сами ссали в направлении союзного строя. Может выходка казалась им гораздо забавнее только от осознания того, что надвигалось на них с той стороны ячменного поля, но Кальдер, внемля им, всё равно улыбался. По крайней мере, он встал и сделал хоть одну вещь, достойную песен. По крайней мере, он подарил смех людям своего отца. Людям своего брата. Своим людям.

Прежде чем их всех, к хуям, поубивают.

Ручью показалось, что он расслышал смех на ветру, но ему и в голову не приходило, над чем сейчас кто-то в состоянии смеяться. Становилось вполне светло, чтобы разглядеть долину. Вполне светло, чтобы оценить численность Союзного войска. Сперва Ручей поверить не мог, что тусклые плиты на другой стороне мелководья на самом деле — плотные людские скопления. Потом он пытался заставить себя не верить. Теперь же отрицать стало невозможно.

— Их же там тысячи, — выдохнул он.

— А то! — Вирран разве только не прыгал от счастья. — И чем их больше, тем громче наша слава, верно, Утроба?

Утроба сделал перерыв в жевании ногтей.

— Ох, айе. Одного хочу — чтоб их было вдвое больше.

— И я, клянусь мёртвыми! — Вирран глубоко втянул воздух и выдохнул сквозь свою лучистую улыбку. — Но откуда ж ты знаешь, может у них есть ещё, просто отсюда не видно!

— Будем надеяться, — буркнул Йон уголком рта.

— Я обожаю войну, просто охуеть! — завопил Вирран. — Я ваще с неё охуеваю, а ты?

Ручей ничего не сказал.

— Её запах. Её ощупь. — Он поелозил одной рукой вверх и вниз по потёртым ножнам своего меча, издавая лёгкое шуршание. — Война честна. Ей не лгут. Тут не перед кем извиняться. Не от кого ничего скрывать. Не получится. А если погибнешь? Ну и что? Ты погибнешь среди друзей. Среди достойных врагов. Умирая, ты посмотришь Великому Уравнителю прямо в глаза. А если останешься жив? Эгей, парень, вот это будет жизнь! Человек по-настоящему и не жил, коли не вставал лицом к лицу со смертью. — Вирран впечатал подошву в дёрн. — Война — моя любовь! Как жалко-то, что там, на Детях — Железноглав. Как думаешь, Утроба, они и впрямь осилят дойти досюдова?

— Не готов ответить.

— Я думаю, да. Мечтаю, что да. Но всё-таки, пусть приходят, пока нет дождя. Такое небо, словно над ним поработала ведьма, а? — И в самом деле, первые приметы рассвета оказались окрашены в странные цвета, чудовищные башни мрачно нависших туч шли строем над северным всхолмьем. Вирран покачался вверх-вниз на цыпочках. — Ох, адский хрен, не вытерплю ждать!

— А разве они — не такие же люди? — пробормотал Ручей, думая о лице того, вчерашнего союзного, лежавшего мёртвым в их доме. — Совсем как мы?

Вирран пристально уставился на него.

— Скорее всего, так и есть. Но если начнёшь думать в таком направлении, то… вообще никого не убьёшь.

Ручей открыл рот, а потом закрыл. Похоже, ему нечем парировать эти слова. Примерно столь же разумные, как всё, что случилось за последние дни.

— Тебе-то легко, — проворчал Утроба. — Шоглиг сообщила тебе время и место твоей смерти, и оно не здесь.

Улыбка Виррана разрослась.

— Да, всё так, и признаюсь — это способствует храбрости, но если б она сказала мне, что здесь, и сказала б мне, что сейчас, ты и впрямь думаешь, мне была бы хоть какая-то разница?

Чудесная хмыкнула.

— Может тогда б ты потише ворочал варежкой про такие вещи.

— Ого! — Вирран совсем её не слушал. — Уже тронулись, гляньте-ка! Так рано! — Он вытянул одну руку, указывая Отцом Мечей на запад к Старому мосту, а другой обхватил Ручья за плечи. Сила его руки ужасала — сам того не желая, он едва не оторвал Ручья от земли. — Гляньте, что за милые коняшки! — Ручей ничего не разглядел, кроме тёмной равнины, мерцания реки и крапинок огней. — Это для них что-то новенькое, да? Вот наглецы! Не рассвело ж ни шиша, а они уже начинают!

— Слишком темно для скачки, — промолвил Утроба, покачав головой.

— Должно быть, рвутся в бой не хуже меня. По-моему, они нападают без дураков, а, Утроба? О, клянусь мёртвыми, — и он затряс мечом над долиной, дёргая Ручья туда-сюда, едва не волоча по земле. — Наверняка о сегодняшнем дне сложат не одну песню!

— Отвечаю, — процедила сквозь зубы Чудесная. — Есть люди, готовые воспевать любое говно, лишь бы старинное.

— Они приближаются, — произнёс Бледный Призрак, наглухо безразличный, словно на него не надвигалось ничего опаснее гурта овец. Едва ли стоило объявлять об этом вслух. Какая б ни стояла темень, Кальдер очень даже неплохо их слышал. Первый долгий раскат трубы, затем шелестящий прохруст конских туш сквозь колосья, издалека, но всё ближе, в сопровождении переклички, тихого ржания, звона сбруи, который, казалось Кальдеру, щекочет вспотевшую кожу. Всё так зыбко, неясно и вместе с тем сокрушительно неотвратимо. Они приближаются, и Кальдер не понимал — доволен ли собой или напуган. Сошёлся, что и то и то, помаленьку.

— Поверить не могу — клюнули. — Его едва не пробило на смех, настолько всё было тупо. На смех или рвоту. — Вконец ебанулись со своей гордыней.

— Если в бою и можно на что-то рассчитывать, так это на то, что люди редко поступают разумно. — Верно подмечено. Если б у Кальдера нашлась хоть капля разума, он бы уже был в седле и нещадно гнал коня куда-нибудь далеко-далеко отсюда. — Вот что сделало твоего отца великим. Главное — всегда сохранять рассудок холодным, даже в огне.

— По-твоему, сейчас мы в огне?

Бледный Призрак наклонил голову и аккуратно сплюнул.

— Вот-вот, я бы сказал, окажемся. Думаешь, сумеешь сохранить рассудок холодным?

— Не вижу смысла. — Взгляд Кальдера нервно метался по сторонам, поверх змеившейся перед стеной цепочки факелов. Цепочки его людей, плавно повторяющей земляные возвышенности и впадины. «Местность — головоломка, которую надо решить, — говорил отец, — чем больше армия, тем труднее загадка». Он мастерски умел её применять. Один взгляд — и он уже знал, куда поставить каждого воина, как заставить воевать каждый склон, дерево, ручей и изгородь. Кальдер сделал, что смог, использовал каждый бугорок и пригорок и расставил за Клейловой стеной лучников, но сомневался, что ленточка сляпанного крестьянами известняка высотой в пояс озадачит боевого коня большим, нежели лёгкой разминкой.

Прискорбная очевидность в том, что плоская ширь ячменного поля не в состоянии помочь никому. Исключая, конечно, врагов. Они-то уж точно в восторге.

Самое смешное, отметил Кальдер, что именно его отец был тем, кто разровнял здешнюю местность. Кто посносил мелкие хуторки — и в этой долине, и во многих других. Повыдернул межевые изгороди и засыпал канавы, чтобы выращивалось больше зерна, и платились налоги, и солдаты были накормлены. Раскатал золотистый ковёр встречать дорогих гостей — союзную конницу.