Владимир Свержин - Башни земли Ад

Баязид повернулся к визирю:

— Скачите.

— Куда, о повелитель?

— Какая теперь разница? Отсюда. Я остаюсь там, где полегло мое войско.

— Но еще можно…

— Нельзя.

— Святой Марк! — раздавалось все ближе.

— Святой Георгий! — На другом франкском наречии отвечали пришедшие с моря пираты. Их вел другой верзила. Чуть поменьше ростом, но куда более яростный, и, главное, за ним двигалось намного больше войска. Баязид неожиданно для себя улыбнулся: рядом с детиной, горланившим «Святой Георгий!», чрезвычайно ловко работая мечом и щитом, шел давешний гонец. Султан, пожалуй, и сам не мог внятно объяснить, чему радовался в этот момент. Уж конечно, не тому, что позволил обмануть себя какому-то негодяю. Баязид потянул из-за кушака изукрашенный золотом и драгоценными каменьями ятаган.

— Не всякое сражение можно выиграть, — он припомнил последние слова отца, умиравшего в султанском шатре во время битвы при Косовом поле, — но во всяком можно погибнуть с честью.

Тогда Баязиду удалось победить. Сломить непокорных сербов. И первое, что он сделал, отпраздновав победу, — послал задушить своего брата. Чтобы у того и мыслей не возникло претендовать на трон. И вот теперь настал его собственный черед. Круг замкнулся. Баязид огляделся еще раз. Никого из приближенных рядом уже не было. Значит, вот так вот, настал и его черед. И теперь его собственные дети, его сыновья, вцепятся в глотку друг другу голодными шакалами, оспаривая хотя бы остатки добычи предков… Почему же он решил, что Аллах немилостив к нему? Очень даже милостив. Он не даст увидеть крах империи, низость и предательство тех, кто ближе всего стоял у трона.

— Вот он, вот он! — неслось уже отовсюду. Великан, призывавший в помощники святого Марка, что-то выкрикнул, и вокруг султана, выставив перед собой щиты и убрав копья, начали строиться подбежавшие наемники. С другой стороны, навстречу им, также оградившись щитами, двигались воины братства святого Георгия.

— Живым брать! — рявкнул бородач, и приказ этот облетел смыкающийся круг. Баязид не понимал слов военачальника, но видел, что стена щитов все ближе и ближе. Еще немного, и его просто зажмут, как створки раковины ничтожную песчинку. Баязид обвел глазами наполненные торжеством лица окружавших его воинов. «Не в каждом бою можно победить, но в каждом можно погибнуть с честью».

— Иншалла! — закричал султан и с каким-то радостным возбуждением рванулся к пиратам. Те резко выставили щиты. Баязид скользнул вниз, отжимая плечом нижний угол одного из них, и что есть силы рубанул ятаганом по ноге. Его противник взвыл от боли и с размаху вонзил свой меч между лопаток султана.

— Живы… — крик смолк, и над полем боя вдруг повисла тишина, если только может быть тишина на поле боя, оглашаемом криками раненых, конским ржанием и радостным карканьем воронья.

— Такова воля Аллаха, — прошептал, едва шевельнув губами, султан и улыбнулся, ожидая, когда прекрасные небесные пери распахнут ему свои объятия и усмирят невыносимую боль.

Джиакомо Сфорца, не скрываясь, начал разглядывать Дюнуара, точно не веря своим глазам. Должно быть, впервые в жизни кондотьер увидел перед собой человека еще более рослого, чем он сам. Но по всему выходило, что глаза не подводят. Предводительствующий железными баталиями рыцарь в алой котте с золотыми драконами стоял возле опустевшего султанского шатра, оживленно беседуя о чем-то с его приятелем Камделем и его соратником, балагуром-лучником по прозвищу Лис. Ветер доносил до Сфорца лишь отдельные фразы.

— Да что толку? — отвечал бородач, опираясь на двуручный меч. — Этот ходячий рефлектор отобрал у нас победу. Столько труда, и все коту под хвост.

— Ты преувеличиваешь, Мишель, — покачал головой Вольтарэ Камдель. — Победа над Баязидом доказала всем, кто после Никопольского разгрома утратил веру в себя, что врага можно бить. Причем силы у нас были примерно одинаковые.

— И что? Ты думаешь, — недобро усмехнулся Дюнуар, — теперь все, кто способен держать оружие, бросятся записываться добровольцами? Даже если так, их надо обучить действовать единым строем, а с этим, можешь себе вообразить, какие будут проблемы. Там же не разбойники с большой дороги, которых за изгородью ожидает виселица. Там же, с позволения сказать, достойные люди. Зато в минусе — можно не сомневаться: теперь союзу между Тимуром и султаном Османской Порты пришел конец. Железный Хромец без малейших колебаний приберет к рукам наследство погибшего союзника. Посадит на трон кого-нибудь из сыновей, или других родственников Баязида, кто окажется посговорчивее, и уже ничто не помешает Тимуру насмерть стать в проливах и оттуда последовательно, без спешки, двигаться на Европу.

— Мануил с Хасаном, — напомнил Камдель. — Хотя Мануил… — Он приложил руку к груди, точно выражая глубокую скорбь, и замолчал.

Как ни силился Джиакомо Сфорца, не мог понять, отчего у этих троих вдруг стали такие суровые лица. Даже вечно насмешничающий Лис выглядел непривычно серьезным.

Внизу у подножия холма на широком поле битвы последними угольками костра догорало сражение. По всему полю разбрелись солдаты, вырвавшие победу у Баязида своей невероятной стойкостью и дисциплиной. Теперь каждый был занят любимым делом: снимал с трупов драгоценности, забирал великолепные турецкие сабли, рубившие куда лучше их европейских сестер, стаскивал с мертвых сипагов изукрашенные золотым тиснением сапоги и дорогую, местами пробитую одежду. Порою воины находили кого-то из раненых товарищей и звали на помощь соратников. Порою останавливались, качали головой, доставали из-за пояса кинжалы и оказывали последнюю услугу милосердия раненому врагу, отсылая того к праотцам. Еще несколько часов, и можно было поспорить, никому бы не удалось отыскать на поле никого живого, ни одной ценной вещи.

Сфорца глядел, не отрываясь, туда, где унылой толпой сгрудились пленные, еще недавно гордые воины, клянущие теперь свой горький жребий. Пленных было много, примерно столько же, наверное, было тех, кто, вовремя сообразив, к чему клонится сражение, не затрудняя себя вопросами чести, попросту дал деру. Их было приказано не преследовать. Остатки разбитой армии всегда сеют ужас среди тех, кому еще предстоит вступить в бой.

Кондотьер бросил еще один взгляд на троицу, замершую в скорбном молчании над телом Баязида, перевел глаза на море и старую крепость. Оттуда к холму, нахлестывая плетью коня, мчал Кристоф, оруженосец Вальтерэ Камделя.

— Что это он так торопится? Что произошло? — пробормотал Джиакомо Аттендоло, поправляя кожаную лопасть с толедским мечом. — Хорошо бы узнать это раньше всех.

— …В общем, ситуация накалилась. Я не знаю, откуда Тамерлан проведал о разгроме Баязида. То есть, по сути дела, сражение еще не кончилось, а он уже нанес упреждающий удар, — рассказывал Хасан.