Кирилл Бенедиктов - Фэнтези-2006

Старший осадил коня и что-то сказал молодому. Соловый свернул с дороги, какая богатая сбруя! Галуны на седле лучше, чем у Ферека на праздничной куртке. А уздечка золоченая, не иначе.

— Это ты сейчас пела на дороге? — Голос у парня ломался, как у молодого петушка, а глаза были серыми.

— Я, гици [20] Гици (гица ) (алат.) — господин, госпожа. , — призналась Барболка, проклиная босые ноги и путающуюся в ногах облезлую Жужу.

— Господарь хочет с тобой говорить.

Господарь? С ней? Девушка вскинула подбородок и пошла вперед. Жужа тявкнула и потрусила за хозяйкой. Ну и пусть! Она не гица, а дочка пасечника, вот и ходит босиком.

— Звали, гици? — выпалила Барболка, и в эти два слова ушла вся ее смелость.

— Звал, — подтвердил приезжий, — хорошо поешь. Клянусь Создателем, хорошо поешь.

— Благодарствую, — девушка поклонилась и подняла глаза. Господарь был в годах, но хорош собой. Таких в песнях называют старыми орлами и седыми волками. Только вот смотрел как-то странно, вроде на Барболку, а вроде и мимо. А вот спутники его, те не терялись, знай себе подмигивали да подкручивали усы. Настоящие витязи, сразу видать, только куда ястребам до орла.

— Куда идешь, красавица? — Старший по-прежнему смотрел куда-то вдаль.

— До Яблонь, если гици дозволит, — выдохнула Барболка, понимая, что сейчас что-то случится, — тетка у меня там.

— Тетка. — Роскошный жеребец со злыми глазами дернулся и всхрапнул, всадник с легкостью его удержал, только камни на золотой цепи сверкнули. Дорогие камни, может, даже рубины. — А живешь ты с кем?

— С отцом, — нехотя признала Барбола, так как питейные подвиги Гашпара Чекеи превратили его в притчу во языцех. — Здесь, недалече.

— Недалече? — Черная с сединой бровь дернулась кверху. — Тут же лес кругом.

— А мы и живем в лесу, чай не гици, — вздернула подбородок девушка, чувствуя, как румянец заливает щеки. Что на нее все мужики пялятся, будь хоть седые деды, хоть сопливые мальчишки, Барболка привыкла, но отрешенный взгляд незнакомца завораживал и бесил.

— Что ж, красавица, — красивые губы раздвинула улыбка, по всему видать, нечастая, — давай сговариваться. Мы тебя до Яблонь подвезем, а ты нам споешь.

Барболка как стояла, так и обмерла. Въехать в Яблони на одном коне с проезжим витязем было ну никак нельзя.

— Так что скажешь, красавица? — Кони нетерпеливо переступали с ноги на ногу, звякали удила, на щеке гици был шрам, а глаза у него были черными. — Не бойся, не обидим.

— А я и не боюсь, — соврала Барболка, пытаясь поймать ускользающий взгляд, — я ж дома.

Ферек был статным и сильным, у него были кожаные башмаки и шапка с пером. И еще он был ревнивым, а мать его, как и положено мельничихе, с нечистым зналась. Она «приблуду» и так на чем свет костерит, да и тетка озлится. Гици приехал и уехал, а ей здесь жить.

Барболка тряхнула головой и выпалила:

— А везите, что-то устала я. С вас — кони, с меня — песня.

Лес сменился виноградниками, виноградники — садами, и показались Яблони. Как быстро! Барболка и заметить не успела, как они доехали. Нужно было прощаться, пока ее не заметили, хотя шила в мешке не утаишь. Кто-то их наверняка видел, а вот девушка не видела никого. Только рыжую конскую голову с двумя чуткими ушами да бегущую впереди дорогу.

На господаря Барболка решила не смотреть, зачем смотреть, если ей до смерти любоваться на Ферека? И потом, она и так все запомнила — шапку с орлиным пером, шрам на щеке, густые усы, темные глаза под сведенными бровями. Кто он? Куда едет? Неужто это сам Матяш Медвежьи Плечи? Только какие ж они медвежьи? Молчаливый господарь больше на волка смахивает. Или на орла.

Впереди, в зелени садов, замаячила церковь. Теперь точно приехали.

— Где тебя ссадить, красавица?

Где? Не все ли равно, жизнь ее так и так пропащая.

— Да здесь и станьте, я сойду.

Сойти ей не дали. Витязь в синем доломане соскочил с коня и бережно снял ее с седла. Дай ему волю, еще б и поцеловал, но Барболка умела так глянуть, что руки опускались у самых нахальных ухажеров. До сельчан девушке дела не было, все равно болтать станут и мельничихе донесут, но как бы господарь не решил, что с ней всякий закрутить может.

— Спасибо, красавица. — Улыбается? Наверное, но смотреть она не будет. — Вот, возьми на сережки.

Кошель был большим, шитым золотом и тяжелым. Страшно подумать, сколько в нем было серебра. Только бросил его не господарь, а тот юнец, что с ней заговорил у обочины. Барболка мотнула головой:

— Вы меня везли, я вам пела. В расчете мы.

Кошелек снова взмыл в воздух. Вместе с ним взмыла новая шаль, мониста, красная юбка, шитый шелками полушубок. Парень растерялся, но тяжелый мешочек все же ухватил, а господарь даже не пошевелился в своем седле. И смотрел он не на нее, а на церковь. Зачем ему смотреть? У него небось по красотке в каждом замке, и все в кожаных сапожках.

— Прощевайте, господа хорошие, — голос Барболки зазвенел, — доброй дороги вам.

— Постой. — Лицо со шрамом оставалось все таким же каменным. — Скажи, как тебя зовут и который год тебе?

— Отец с теткой Барболкой кличут, — буркнула девушка, — а лет после Золотой Ночки семнадцать будет.

— Ну а я Пал Карои, — витязь зачем-то тронул саблю, — новый управитель Сакаци. Золота тебе не надо, так возьми мое слово. Если что, приходи. Помогу, чем смогу.

— Благодарствую, — сердце девушки подскочило к самому горлу, а на щеках расцвели маки, — только не надо мне ничего.

— Не загадывай, красавица, — Пал Карои улыбнулся, но как-то невесело, — жизнь, она сегодня добрая, а завтра — нет. Счастья тебе всем сердцем желаю, а в Сакаци тебя всегда примут. Хоть с отцом, хоть с мужем, хоть одну.

Последний всадник исчез за церковкой, и тут Барболка поняла, что стоит посреди улицы, а на нее все смотрят. Ну и кошки с ними! Девушка поправила волосы и пошла вперед, прямо на двух судачащих кумушек. Прятаться глупо, чем больше прячешься, тем больше болтают.

— Барболка, — запела толстая Катока, — и где ж ты господаря подцепила?

— На дороге, — Барболка то ли улыбнулась, то ли оскалилась, — подвез он меня от Лисьего ручья.

— И то сказать, — встряла тетушка Маргит, — чего ножки-то бить. Ну и как он?

— Что как? — Барболка постаралась пошире раскрыть глаза. — Господарь и господарь. В Сакаци ехал.

— И чего хотел? — ноздри Катоки раздувались, словно принюхиваясь к жареной колбасе.

— Песен хотел, — девушке вдруг стало смешно, — ну я ему и пела всю дорогу.

— Оно так, — глаза Маргит стали сладкими и тухлыми, как сливовая падалка, — певунья ты знатная. Только что на мельнице скажут?

— А то их дело, — пожала плечиками Барболка, — уж и спеть добрым людям нельзя?