Анна Мистунина - Искупление

— Сильная?

— Ты не сохранил цепи, в которых меня привезли во дворец? Я, кажется, нашла им применение.

— Увы, — произнес император сурово, хотя чувства его смеялись. — На этот раз придется обойтись без цепей. Ваш поступок — верх безрассудства, баронесса. Остается лишь благодарить Бога за то, что Сильная Кати успела прежде, чем случилось несчастье, за которое, помимо прочего, вашему императору пришлось бы ответить перед братом.

— Простите меня, ваше величество, — пробормотала совершенно несчастная Тагрия.

— Прощу, если получу ваше слово впредь оставаться благоразумной.

— Я обещаю… клянусь, ваше величество!

— Если ты так хотела поехать, почему не сказала мне? — спросила Кати.

— Ты бы меня все равно не взяла!

— И ты примкнула к женщинам для утех. Весьма… интересное решение, Тагрия.

— Я собиралась работать, а не… этим!

— В следующий раз, баронесса, — сказал император, — обращайтесь с вашими просьбами ко мне. Я постараюсь, ради нашего общего спокойствия, их выполнить. А сейчас нам пора возвращаться.

Кати со вздохом протянула Тагрии руку:

— Залезай, несносная девчонка.

Всхлипнув, Тагрия довольно ловко уселась впереди. От нее пахло дымом, луком и горелой кашей. Конь удивленно фыркнул, но легкое касание Силы утишило его беспокойство и направило в обратный путь. Император поехал рядом, поглядывая на плачущую от запоздалого стыда Тагрию.

— Итак, — произнес он наконец, — колдовство?

— Как видишь, — ответила Кати, — разница между нашими народами не так и велика. Многие из твоих подданных, император, способны к магии.

— Кар говорил мне об успехах баронессы. Мы надеялись по возможности сохранить это в тайне. Пока война не окончена, мы слишком зависим от храма, чтобы допускать осложнения.

— Атуан знает, — всхлипнула Тагрия.

— Атуан по долгу службы знает многое, баронесса, и умеет молчать. Но после сегодняшнего слухи вряд ли удастся сдержать. Одно радует — жрецы ничего не заметили.

— Простите, ваше величество…

— Довольно плакать, баронесса. Что сделано, то сделано. Я не сержусь.

Препоручив Тагрию своим удивленным прислужницам, Кати вернулась к императору. Он ждал у входа в ее палатку, поигрывая мягкими перчатками черной кожи. Под распахнутым плащом металлически поблескивали мелкие колечки кольчуги, которую он носил теперь, не снимая. Тяжелый клинок в ножнах с узором из золотых дубовых листьев и львиной головой у рукояти тоже всегда был при нем, на левом боку, и казался едва ли не частью тела.

Кати вышла, и император улыбнулся так, что у нее сбилось дыхание.

— Ты отказалась от большой свиты, Сильная, — сказал он очень тепло. — Но свита сама последовала за тобой.

— Боюсь, она поехала не за мной.

— Верно. За моим братом. Должно быть, баронесса находит, что любовь стоит каких угодно безумств.

— Как глупо с ее стороны, император.

— Непростительно глупо, Сильная, — его губы коснулись ладони Кати в поцелуе, непохожем на обычный придворный. — Доброй тебе ночи.

— И тебе, — прошептала она.

Поход растянулся бесконечной вереницей одинаково светлых дней и ночей. Некоторое разнообразие вносили редкие дневки, когда воины отдыхали, приводили в порядок одежду, оружие и лошадей, когда вовсю дымили, источая запахи пекущегося хлеба, печи, и над лагерем стоял оглушительный звон от походных кузней. Множество проблем и вопросов одновременно требовали тогда императорского внимания, а Кати не находила себе места, и каждая минута, проведенная порознь, казалась ей ушедшей жизнью. Амон по-прежнему прятался от ее взгляда, но ясно было, что маги еще остаются возле заслона. А значит, медленно ползущее войско дикарей успеет вовремя, и будущее свершится в свой черед. Пока же, наяву и во сне, был свет в голубых глазах императора, его странно сдержанная нежность и беспрестанное покачивание седла. Каждый день пути они ехали рядом, на каждом привале садились бок о бок, и вскоре блестящая драконья кожа одесную императорского пурпура принималась всеми, как дело привычное. Каким-то образом — впрочем, Кати легко нашла ответ в озорных головках благородных скромниц, определенных ей в прислужницы — личные подробности ее отношений с императором были известны едва ли не всему войску. Командиры заключали денежные споры о том, когда наконец их повелитель уложит колдунью в постель и успокоится. Но повелитель упрямо держался, возмещая неутоленную жажду прикосновений взглядами и разговорами; Кати же, имея в виду развязку, к большему и не стремилась.

— Там твой народ, — сказал он однажды, задумчиво глядя к востоку. — Твои родные. Это, должно быть, очень больно.

— Да, — согласилась Кати. Она бросила поводья на шею лошади и сложила перед собой руки, стараясь не вспоминать лица тех, по ту сторону. — Это как стоять босиком на острых камнях. В какую сторону ни шагнешь, тебя ждет боль, но и оставаясь на месте, себе не поможешь. Я знаю теперь, что чувствовал Карий тогда, восемь лет назад. Это… жестокий выбор, император.

Близился вечер. Дорога пролегала тоскливыми, заросшими сплошным вереском пустошами. Лето выдалось жарким, нагретый воздух, казалось, готов был звенеть от сухости. С запада набегали облака, их тени рваными кусками ползли по рядам всадников. Теплый ветер то налетал, заставляя хлопать знамена и развевая алые одеяния жрецов, то стихал совсем, и тогда землю стягивала пахнущая потом и лошадиным духом жара.

— Как же его сделать, чтобы не ошибиться? Откуда ты знаешь, что выбрала нужную сторону… Кати?

— Я не знаю этого.

Повернув голову, Кати встретилась с его беспокойным взглядом.

— Я не знаю, где верный путь, император, подозреваю, что его просто не существует. Я могу только следовать за своим сердцем.

Он кивнул с благодарностью:

— Мне важно это слышать.

— Я знаю.

Но тревога из его глаз не исчезла. Помолчав, император сказал:

— Они не сдадутся.

— Нет.

— Даже под угрозой истребления?

— Мы веками живем под этой угрозой, император. Нет, во всяком случае, пока жив Амон и другие старые маги. Они слишком вас ненавидят. И слишком долго ждали. Вернуть Империю — это больше, чем мечта, больше, чем месть. Это… нелегко объяснить.

— Я, наверное, немного понимаю. Хуже нет, чем понять своего врага, Сильная.

— Поняв, ты не можешь больше ненавидеть.

— Да.

Серая лошадь прядала ушами, словно прислушивалась к разговору. Мухи, постоянно сопровождавшие войско, донимали ее меньше, чем других — запах Силы отпугивал насекомых сильнее, чем дым костра. Кати спросила с улыбкой:

— Ну, а ты? За что сражаешься ты, кроме жизни, конечно? Что значит Империя для ее владыки?

Он пожал плечами.

— Все. Каждый камень, каждый воин, каждый младенец — я принадлежу им. Кто-то скажет, что я лишь символ, подобно гербу на знамени и, возможно, будет прав. Другой скажет, что я правлю и воюю чужими руками — и это правда. Но ничем другим я быть не могу. Если я умру, придет другой император. Если погибнет Империя…