Анна Мистунина - Искупление

Бесконечные волны существ накатываются, уничтожая все на своем пути. Дикарские войска не просто погибли — они растерзаны, смяты вместе с железом, на которое так полагались, со своей верой и доблестью, с воспрянувшей под нажимом магией Кария. Кровавая волна захватила и магов, ошеломленных, только теперь осознавших, насколько эфемерной была их власть над существами. Трупы складываются в холмы и горы, земля уже не в силах впитывать кровь, а смерть и разрушение движутся дальше, по лесам и долинам Империи, до самых отдаленных ее уголков. И над всем этим — черная грифоница, уносящая прочь две слитые в объятиях фигуры. Далеко, далеко, еще дальше…

— Нет, — прошептала Кати в тот же миг, когда император с резким вздохом прижался губами к ее колену. Жадно провел рукой по бедру. — Нет!

Он сразу остановился.

— Прости. Я буду терпелив. Ты предрекла мне победу, я верю тебе. И когда победа свершится, в тот день, если мы оба останемся живы — а что может смерть теперь, когда мы вместе? — в тот день я снова спрошу тебя. И, моя императрица, тогда я не приму отказа.

Кати могла устоять перед мольбой и гневом. Перед этим счастливым напором — нет.

— Ты упрям, — только и сказала она.

— О, да!

Он вскочил и протянул руки.

— Идем, прекрасная, пора возвращаться, пока Верховный жрец не отрядил целый полк на поиски!

И тогда, поднявшись в его объятия, почувствовав наконец ошеломляющую силу его рук и плеч, Кати не отказала себе в радости ответить на поцелуй.

Рука об руку вернулись они в лагерь и не расставались до самой ночи. Когда император, как обычно, простился с ней у входа в ее палатку, Кати проводила его взглядом, но входить не стала. Постояв, она медленно, потом все решительней направилась к палаткам жрецов.

Атуан еще не спал. На ее тихий зов он вышел и остановился, глядя с тем спокойствием, которое всегда проявлял в ее присутствии.

— Госпожа Сильная. Чем я могу быть полезен?

— Принц Карий сказал, что в случае нужды я могу обратиться к тебе. Это правда?

— Разумеется.

Кати еще медлила перед шагом в пропасть. Атуан по-своему понял ее колебания.

— Мое положение несколько двояко, госпожа, — сказал он. — Как жрец, я служу храму, но как советник — лично императору Эриану. Вы можете быть уверены, что ни одно из дел императора не будет обсуждаться мною ни с кем, кроме него самого.

— Благодарю, Атуан. Но сейчас, хоть моя просьба и покажется странной, мне нужна твоя помощь как жреца. Я должна переговорить с Верховным жрецом, но так, чтобы о нашем разговоре никто, кроме тебя, не узнал. Можешь ли ты это сделать?

Атуан поклонился с удивлением, но без колебаний.

— Разумеется, госпожа Сильная. Соблаговолите подождать в моей палатке.

«Здесь ты слопал моего коня».

Огромный золотистый грифон растянулся на траве — воплощенная сытость и приятная усталость от целого дня в воздухе. Упитанный олень-двухлетка был съеден вместе с костями и шкурой, остались только отброшенные в сторону рога да куски, что теперь, насаженные на прутья, дожаривались над огнем.

«Это было не здесь».

«Как же, я помню. Та самая поляна».

«Тот лес южнее и поляна меньше. Конь был невкусный».

Кар засмеялся:

— Да ты просто растолстел, зверюга. Кухарки тебя забаловали.

«Они думают, что сытый я менее опасен, — сообщил Ветер, показывая картины дымящихся бычьих туш в огороженном специально для кормления грифона закутке двора. — Я не охочусь на людей».

— Нет, разумеется. Но людям в это бывает нелегко поверить.

Попробовав мясо, Кар счел его вполне готовым. Откусил большой кусок, задохнулся от жара и сказал мысленно:

«Но все-таки здесь то самое место».

«Нет».

— Уфф… Я помню, Ветер. Я спал в тех зарослях, они стали ненамного гуще. Я бросил племя перед войной, изменил невесте, хотел убить герцогиню Тосскую, а сам вместо этого спал с ней и в довершение продал душу тьме, не подозревая, что эта тьма зовется моим отцом. Когда увидел на поляне грифона, я решил, что он меня убьет, и обрадовался…

«Что с тобой? — спросил Ветер, потому что Кар уже не первый раз пускался в воспоминания. — Что тебя тревожит?»

— Не знаю.

В черных с искрами глазах зверя мерцало беспокойство. Кар виновато улыбнулся другу и признался:

— Кати пришла. В этом все дело.

«В ней или в твоей памяти?»

— Второе. Знаешь, Ветер, как бы я ни старался, я все еще один из них.

«Знаю».

— Еще бы ты не знал, мой мудрый грифон! Я рад ей, безумно рад, но сколько она выдержит без крови? Ей придется вернуться или погибнуть. Сомневаюсь, что Сильная Кати выберет старость и смерть.

«Мора знает».

— Знает — что?

«Не знаю, — теперь грифон казался виноватым. — Она молчит».

— Молчит… Но Кати не лжет? Я не зря ей доверился?

«Нет».

— Хорошо. Потому что было бы слишком, даже после всего, если бы Кати ударила в спину.

«А не в спину?»

— Не в спину — легко. Клянусь Силой, у нее хватает причин.

Поев, Кар вытер жирные пальцы о траву и отправился к роднику — пить и умываться. Звонкий ручеек выбегал из-под напоминавшего замшелый рыцарский шлем камня, наполнял узкое русло, день за днем углубляя его, и терялся близкой полутьме зарослей. Корявые ветви древних берез и грабов смыкались над ним сумрачной аркадой. Солнце только начало долгий путь к закату; поторопившись, можно было к ночи быть у аггаров. Но Кар не спешил. Один день ничего не изменил бы, а вызывать суматоху, обрушив на спящее селение гостя столь пугающего, как Ветер, не хотелось. Мысль посвятить вечер охоте и отдыху показалась отличной и грифону, и человеку — теперь и не упомнить, кому первому она пришла в голову. Время, проведенное с Ветром, как и прежде, оставалось для Кара самым счастливым. Нечасто удавалось им побыть вдвоем, оторвавшись от государственных забот и военных дел: брат-принц и военачальник Империи — существо куда как более занятое, нежели ученик магического курса в Долине. Отправляясь в долгие походы к разбросанным по стране укрытиям магов, Кар оставлял грифона в столице и, наравне с отрядами, которые вел в бой, садился в седло. Ветер не спорил. После памятного боя за Долину, когда оба они чудом не сошли с ума, Кар ни что не позволил бы другу видеть гибель сородичей. Видеть вживую — собственных воспоминаний Кар, увы, спрятать не мог.

Сегодняшний же тихий вечер, последний вечер пути, принадлежал лишь им двоим и обоим казался желанной и незаслуженной наградой. Сегодня они от души наслаждались тихими минутами вдвоем и не спешили обратно к безумию страха, боли и смерти, в котором жили так долго, что забыли, каков на вкус мир. Полянка и родник в окружении вековых деревьев были, может быть, и не теми самыми, что свели их когда-то, но очень и очень похожими. Костер, вспыхнувший от легкого движения Силы, горел почти бездымно. Шепот ветра в листве походил на шум далекой реки, он успокаивал и навевал дрему; родничок напевал звонко и беззаботно, а запах цветущей травы был вкуснее вина. Золотой грифон был песней сердца Кара, единственным, что не давало ему закоченеть от множества убийств.