Оксана Демченко - NZ

— Кто ж тебя так? — сочувственно вопросил Уильям любимого «коня».

За спиной прокашлялся полковник: он в общем-то и не прятал смех. Просто подавился наивностью бывшего подчинённого. Уильям порылся в памяти, как в ведре с отбросами. Ничего годного про вчерашний день не нашёл. Он дрался? Он был в аварии? Или криво все ещё с позавчерашнего дня?

— А сегодня — что? — задумался Уильям.

— Август. Пятнадцатое. Год указать? — буркнул полковник, направляясь к огромнейшему чёрному бьюику.

Уильям громыхал следом и молчал. Год он помнил. Незачем так… И месяц он помнил, в общем-то. Дверь закрылась мягко, как и положено в новейшей и вполне солидной машине. Салон был люксовый, но без вычурности. Посопев, Уильям пристегнулся: при полковнике он был вроде как снова на службе. Ощущение странное, выворачивающее мозг наизнанку. Так и хочется пятерней пощекотать извилины на темечке, они, небось, вроде варёных макаронин. Гадость.

— Билли, у меня к тебе один вопрос и одно дело. То есть был вопрос, — полковник поморщился. — Про твой дар чуять… дерьмо. Был, но рассосался. Ты по макушку в таком отборном навозе, что чуять уже ничего не способен, это мой прогноз. Ты не ценишь жизнь. И свою, и чужую.

— Не чую, — мрачно согласился Уильям. От своей бесполезности, не связанной с инвалидностью, стало грустно. В машине наверняка есть бар. Но проще вскрыть сейф в полицейском участке, чем такое спросить у полковника. — Нет, с того самого дня. Зачем было выживать, если жизнь — ну, вы знаете моё мнение, сэр.

— Знаю. Хотя тебе повезло вытащить единственный на всю колоду Джокер, — вздохнул полковник. — Ты выжил и сохранил возможность ходить. Твоё левое колено похоронено где-то в Африке, а правое — вот оно. Это тоже чудо. Впрочем, не будем о том, что однажды решили не обсуждать. По второму вопросу мне нужна твоя помощь независимо ни от чего. Это дельце на грани легальности. Мальчика зовут Поль, он сын моего близкого друга. Хорошая семья, все просто идеально. Ему двадцать три. У него есть мечта и я хочу, чтобы ты выслушал Поля по этому поводу. У тебя сколько прыжков?

— Черт его знает, — удивился Уильям, трезвея все более и ощущая, что в кондиционируемом салоне холодно. — Что я, считал? Сотни три. Четыре… Это уж скорее вы знаете.

— Уверяю тебя, я не черт. Но я знаю и год, и дату и число прыжков тоже — все так, — отметил полковник. — Ещё мне известно, где стоит твой «Харлей».

— Ещё мой?

— Я знаю и сумму штрафа, который тебе не придётся платить. Я задал пункт назначения этой поездки. Все знаю, все у меня под рукой. Чертовски мило, ты прав. По стечению обстоятельств наша цель рядом… ехать час. Вот расчёска. Там мокрые полотенца. Рубашку купили заранее, и она не годна, ты позволил себе разжиреть. Пивное брюхо у моего капрала. Тьфу.

Уильям остервенело тёр морду, похожую на заброшенный лет двадцать назад газон: кочки, заросли, черте-что ещё по полной программе. Было мерзко от мысли, что такого его покажут неизвестному Полю, мальчику из образцовой семьи. Опять шипела очковой змеёй злость. Но полковнику было чихать на пьяные бредни и на само похмелье отставного капрала. Что ж, правильно. Рука нащупала у пояса, на ремне, кожаный футляр подаренных отцом часов с цепочкой. Стекло их разбито уже с полгода, когда и кем — неизвестно. Часы механические и упрямо ходят, если их завести. Тикают монотонно, отделяют от жизни секунды — щепку за щепкой. Как будто дают понять: есть ещё время все поправить.

Пришлось мотать головой и снова тереть лицо. Что за мысль? У него все окей, ни проблем, ни обязательств. Кто скажет иное — тот огребёт по полной… А часы можно просто не заводить. С похмелья тиканье донимает, будто оно — колокольный звон. Три двадцать на часах. Это — чего? По всему судя, сейчас утро. Определённо, надо бросить заводить дурацкие часы и вовсе их заложить. Или продать. Вещь довольно ценная, штучная. Стекло вот только — как после удара пули, едва виден циферблат.

— Билли!

Вздрогнув, Уильям осознал: он по-прежнему смотрит на часы, а бьюик стоит с открытой дверцей и полковник уже снаружи, прогуливается и ждёт.

— Да, сэр, — совсем по-военному отозвался Уильям и с грохотом выпрыгнул из машины. Хотел было толком оглядеться, но полковник уже шагал прочь, пришлось спешить следом. На ходу отметилось в сознании: а ведь тут, пожалуй, больница. Деревьев много, все просторно, здания невысокие, старомодные какие-то. У дверей ближнего ждёт типичная сиделка из мыльной оперы, такие обычно состоят при миллионерах, серии эдак в пятисотой лишившихся памяти. Стройные грудастые девахи, им бы для рейтинга фильма халатики покороче надеть да заодно убрать умиротворённо-скорбное выражение с лиц.

— Вы опоздали на два часа, — сообщила сиделка тоном капеллана, отпускающего грехи безнадёжному мерзавцу. — Но мы все понимаем. По решению врача было сделано исключение. Сюда, пожалуйста. У вас полчаса, дольше мы не можем откладывать процедуры.

Сиделка сложила руки на переднике и замерла в почётном карауле у дверей. Полковник прошёл, чуть кивнув. Уильям прогрохотал следом, жутко сердитый на себя железного и на того дубину-парня, который додумался до устройства столь гулких полов в больничке. Все ещё кипя внутри, бывший капрал нашёл взглядом стул и мысленно предназначил полковнику. Эхо попритихло. Стало слышно, как за окном ветер шевелит листву. Часы у пояса тикают… Черт его знает, почему протезы так ужасно грохочут.

— Поль, добрый день. Знакомься: это капрал Билли. Как тебе представить его? Нелады с законом, полная голова бреда об американской свободе, достойное лучшего применения упрямство и триста сорок семь прыжков, если я верно помню, — невозмутимо сказал полковник, игнорируя стул у изголовья и кресло поодаль, у окна. — Как лицо слишком официальное, я удаляюсь. Потому что официально все проверено и отказов у меня предостаточно.

Полковник кивнул и направился к двери, походя хлопнул бывшего подчинённого по предплечью — и сгинул. Уильям ещё немного постоял, впервые обдумывая совсем свежую мысль: а, наверное, перегаром от него разит — ого-го… Стараясь дышать пореже и не стучать малопослушной левой железякой с шарнирным коленом, он проковылял и рухнул на стул. Наконец позволил себе посмотреть на Поля. Парень был белокурый и голубоглазый — прямо ангелок. Он и улыбался солнечно. Смотрел так прямо, как нормальные люди не стали бы. От нынешнего Уильяма нормальные, хоть малость жизнью пообтёртые, ждали бы много чего, но уж никак не милой беседы.

— Добрый день, — ещё шире улыбнулся Поль. — Там как, есть хоть немного облаков у горизонта?

— Нет, — соврал Уильям, чтобы не признаваться, что он опять не смотрел вверх. — А что?

— Да так… Отсюда не видно, а туда кровать не хотят двигать, прямое солнце, — Поль улыбнулся иначе, будто извиняя чужие соображения, правильные, но все же обидные. — Мне вредно. Так говорят. Вообще они правы, наверное. В целом. Но получается, мне все вредно. А это уже не правильно. Ведь так?