Оксана Демченко - NZ

— Ходу! — крикнула я.

Мы успели отбежать в сторону метров на двадцать, когда катер рванул с места на полной тяге, сразу стал горящей свечой в зените и громко хлопнул, пропадая.

— Переходы из атмосферы изнашивают обшивку и нагружают автоматику, — обиделась Гюль, глядя вслед. — Это наш катер! Личный.

— Не нуди. Его стараниями ты теперь временный стажер габ-системы, габут называется. Вот знак универсума, держи. На правах контроля правопорядка можешь вламываться в любые очереди и тусить на показах мод. Без выпивки.

— Божественный Билли, — Гюль сцапала знак, взмахнула ресницами и залилась ровным розовым румянцем.

Она очень хотела попасть в Зу-габ. По-нашему, в переводе на землянский смысл — супермегамаркет-бутик. Здоровенный, занимает звёздное скопление и снабжен собственным полнофункциональным габ-портом, имеющим обозначение «Зу». Я только перед стартом сказала Гюль, что мы летим именно сюда, чтобы сменить моего единственного на весь универсум сопланетника, умирающего от ужаса в ожидании катастрофы типа «показ мод и распродажа». Парень прислал мне слезное прошение о помощи, а заодно, как человек неглупый, приложил подборку занятных сведений. Я приняла прошение и оценила возможность добычи данных, которые очень важны в личной моей войне — весьма холодной и довольно безнадежной. Гюль о серьезном не думала в тот момент: она долго прыгала и хлопала в ладоши, вспомнив простые радости бытия «любимой жены» божественного огрызка-прайдовода. Вся веселая семейка раз в цикл наведывалась в Зу-габ. Это был их праздник. Простенький, но с размахом.

На Земле выражение «перед смертью не надышишься» верно для подводников, и то, дай им Боже окислителя вдоволь и успешного всплытия, — оно несколько понтовое. А вот в Зу-габе, как указывает справочник, каждый цикл в сезон показа новых коллекций задыхается несколько истеричных идиотов и идиоток. Покупают в кредит, не рассчитав силы. Когда счета пустеют — закладывают окислитель, а без него жизнь, вот незадача, не продолжается даже в самом модном прикиде…

— Две недели — это сколько? — проворковала Гюль, направляясь к идиотски пыхающему огнями входу в мир шопоголиков.

— Четырнадцать суток.

Лично для себя я установила протяженность условной недели в семь осредненных дней, а вообще тут никто и ничего толком не формализует, в габах фиксированы только сутки и доли цикла, и тех разное число в разных системах счета. В моей десятичной — десять долей. А совмещение графиков происходит без проблем, поскольку мы всеми мозгами в одной системе сообщаемся, как личный-ить пазл орла нашего габмургера.

За входом в планетарный шоп начинался пандус, понтово-золотой с вделанными в пол множественными стразами размером от пылинки до лунного кратера. Гюль пританцовывала, на глазах теряя свой интеллект и приобретая жизнерадостность.

Пандус постепенно заужался, мы брели по колено в цветном тумане, пахнущем неземным парфюмом в концентрации, ужасной даже для казармы. Гюль блаженствовала. Внезапно она завизжала, с места прыгнула бодливой козой — и ухнула вниз, в сияние мега-дурдома. Помолясь о ниспослании гравитационной аномалии, я сиганула следом. И мы поплыли в облаках рекламы. Звуки пронизывали тело, и оно сладко вибрировало. Свет бил сквозь веки, запахи взрывали мозг. Все было чересчур, и лично мне уже сильно не хватало упомянутого Билли «калаша», чтобы тут погасить лишнее.

— Сам Пуппа! — завизжала Гюль и повисла, цепляясь за облако золотых волос, непрерывно причесываемых чудо-расческой, которая почти даром ждет нас в полуконтиненте отсюда, на распродаже.

Я проследила направление по указующему персту Гюль. Пуппа был дрюккель, он несся на всех восьми лапах, высоко вскидывая хитиного блестящий зад, то и дело непристойно мелькающий под короткой туникой. Пуппа не сам так легкомысленно оделся: его поободрали, кое где — по моднявый розовый поясок и выше. Сейчас дрюккель мчался, не оглядываясь, обреченно выл и целился в проем тяжелого люка, уже наполовину прикрытого. За Пуппой с рычанием и визгом клубились психованными пчелами поклонники, раздергивая кумира на гламурную пыльцу. Пуппа отчаянно галопировал к двери, в последний момент он сплющился, скользнул в щель — и толпа вмялась в герметично запертый люк! Реву огорчения позавидовал бы взрослый трипс.

— Он кто? — выдохнув, спросила я.

— Великий пластификатор и моделинер, — с придыханием шепнула Гюль. — Делает тела для показа мод. Каждый сезон — новый тип красоты. Пуппу не ценили дома, он вынужден был покинуть свой народ ради служения высокому искусству. Но здесь он обрёл признание. Его модели открывают показ, потом их фрахтуют для всех коллекций.

— Торговля людьми, — поморщилась я.

— Меня мой бож… бывший всего один раз отдавал Пуппе, — не слушая гнусностей, припомнила Гюль. — Меня лишь пластировали, это процедура временного свойства, через полцикла все рассасывается. За эти полцикла я была во фрахте у таких звезд… Таких…

Она смолкла, отпустила облако волос и полетела вниз медленно и чинно, как занавес в дорогом театре. Мы дружно спружинили об упругую поверхность и отодвинулись в сторонку, чтобы не мешать толпе громить и курочить люк, отделяющий поклонников от Пуппы. Гюль уже забыла о нем. Кусала губы, читала меня и копила слезинки на изгибах ресниц. Что вернуло меня к прерванной мысли.

— Твой божественный еще и сутенерил? Вот говнюк злокачественный!

— Сима, ты не понимаешь. Это честь. Это…

— Сколько он отстегивал тебе с дохода? И вот: вы же не общаетесь с животнорожденными, так?

— У тебя примитивное, дикое мышление существа из агрессивного неразвитого мира. Прайд был для всех нас добровольным и счастливым… А что не общаемся, это я — сгоряча… Я тогда вообще невесть что говорила, хотела тебя обидеть. И еще боялась, что ты меня — во фрахт… Извини. Мы стараемся не общаться. Когда нас игнорируют.

— Допустим, я не обиделась, но вот сейчас скажу: мы на мели. Гляди, какой состоятельный стрекозел, пусть он пользует тебя. И только попробуй не телепать ему радость. Это честь или работорговля?

— Сима, нельзя все на свете так ужасно упрощать, есть культурные особенности, — слезы проложили постоянные дорожки по щекам Гюль. — Мы живем прайдом, тонко чувствуя музыку, мы близки к искусству. Мы вдохновляем мастеров и сами питаемся их радостью творения. А ты… ты… всю мою память искажаешь! Я уже не могу отличить то, что было от того, что ты грубо и пошло домыслила.

Я зажмурилась и домыслила еще грязнее, подробнее. Гюль всхлипнула. Значит, и это не перебор.

— Если мы встретим твоих, будут жертвы, — тихо предупредила я. — Так что давай постараемся их не встречать. Аффект — штука паршивая.