Оксана Демченко - NZ

Она промолчала и побрела по широкой аллее, трогая здешние деревья, кричаще-яркие, ненастоящие. Я шагала следом и старательно думала ей передачку, которую видела еще на Земле, незадолго до отбытия. Про веселые улицы в Таиланде. Там можно кого угодно зафрахтовать, все только «за». И празднику нет конца, пока вас с ним не разлучит ранняя смерть… Моя широта взглядов успешно вмещает сам вид на такой праздник. Но при одном исключении. «Фрахтуемых» там отбирают еще детьми, чтобы сдавать педофилам, обкалывать и резать до товарного вида. Малышня не решает, что хорошо или плохо, есть ведь мнение взрослых. И есть бизнес. Как говорится, ничего личного. А я всегда верила, что свобода, какую бы она уродливую форму ни избрала, возможна лишь по личному выбору.

— Ну, вообще-то, я клон, — тихо сказала Гюль. — Тут есть особенности закона. Называются они «воля оригинала, сформированная в трезвом уме при свидетелях». Это до пятнадцати циклов приоритетно. Если клон. Потом проводят оценку личного интеллекта и проверяют одушевленность. И мы уже сами… Я была там счастлива, понимаешь? Не надо на меня давить. Это моя память, не лезь.

— Я не телепат.

— Ты орешь мысли! — она обернулась, цепляясь за ствол, и принялась визжать тонко, незнакомо. — Оглушительно орешь! Кто ты такая, чтобы мне долбить изнутри череп? Только посмей меня еще раз пожалеть! Ты… ты дрянь! Ты вообще никогда не была счастлива, даже с одним плохо обученным и лживым партнером. А я — музыкальный инструмент. Я… гейша.

Она выудила нужное слово из хлама в моей голове, сразу сдулась и села на корточки, вытирая слезы и горбясь. Если бы я умела мысленно помолчать, я бы именно это и сделала. Но я и язык-то прикусываю редко, а уж мысли мои всегда несутся без руля и тормозов.

— Любимых не фрахтуют. Пошли, надо слегка напиться.

— Много ты понимаешь, — более мирно упрекнула Гюль, встала и жестом указала направление. — Там рестораны нашего метаболизма. Километра три по прямой, если я верно помню. Дура ты. Любовь — это примитивная химия. Не более.

— Меня интересует уважение, — отшила я её. — А химию я даже в школе никогда не сдавала выше трояка, разве из жалости тянули на четверку. Если мама за меня просила. Гюль, у тебя могут быть дети?

— Сейчас — нет, — почти без слов признала она. — Мы двухконтурные, это примерное понятие, ты все равно не захочешь разбираться. Все куда сложнее, чем твои мысли про гормоны, уколы и операции. Это фундаментальное вмешательство, исполненное по воле оригинала моей клон-последовательности. Я думала найти тут хорошего специалиста, второй контур не так и просто убрать.

— Ты реально двухконтурная, полноприводная дура, уж прости, — отмахнулась я. — У нас есть знакомый: Кит. Как можно выбирать из толпы модных уродователей, имея шанс попросить у настоящего кэфа? Древнего.

— Он же сгинул.

— Он не золотая рыбка, чтобы исполнять желания. Пошли жрать. Потом по плану. У нас ведь есть план.

— Хватит донимать меня тем, чего я боюсь до судорог. От мысли, что ты все еще не зарыла «топор войны», я делаюсь полудохлой. Все это принадлежит ему, — Гюль обвела рукой пространство, намекая на звездное скопление близ габа «Зу». Домыслив фразу, Гюль скисла скорее, чем самое негодное просроченное молоко. — Надо же было тебе назначить такого врага.

— Он сам вызвался, — отмахнулась я.

— Разумные в белковом универсуме знают, что допустимо и что нет, — жалобно вздохнула Гюль. — Только ты… не местная. Тебе забыли сказать. Сима, с ним никто не связывается. Он не при власти, он — возле. В тени, это еще хуже. Сима, мне жаль Дэя и все такое… но тут ничего не поделаешь. Игиолф Седьмой непобедим, единственно верный способ уцелеть — сойти с его пути. Иначе раздавит и не заметит.

— Ой-ой, я вся плачу, аж растекаюся. Одна беда: мне пофиг. Средств нет, репутации нет, имущества ноль, семья отсутствует. Зато, если я себя не уважаю, это финиш, это мне кранты. Так что я неуязвима и я баран… потому что не овца, вот! Хочешь дрожать — вали на все четыре стороны и рыдай в безопасности.

— Пропадешь без меня, — шепнула Гюль по своей привычке телепата, так тихо, что лишь в черепе и слышно, изнутри. — И мне без тебя… скучно.

Если честно, сочувствую ей. Всю жизнь она провела за спиной урода, о котором я не слышала толком ничего и в лицо при встрече не узнаю. Зато я просмотрела сведения по Грибовидной туманности. То еще местечко, Голландия нервно курит и вымирает от зависти.

Всесортные психи, думающие чем угодно, только не головой, постепенно заселили несчастные звезды, которым иной раз противно освещать разнообразную жизнедеятельность, нацеленную на удовольствие. Отринув устаревшую модель семьи, в сладкой дымке туманности народ чего только не вытворяет. Туда летают отдыхать, как в зверинец. Чтобы поглазеть, поржать и сфоткаться на фоне местных. Там живут прайдами. Век за веком совершенствуют многоцелевых роботов одного и того же назначения. Создают генераторы эйфории и кайфомашины, пробуют нюхать и пыхать — ну, типа в школе не наигрались.

Я не против свободы в её полноте, аж до мозговой горячки и ампутации извилин. Просто свобода по мне — это выбор. Всегда. С открытыми глазами. А если родилась клоном, топала строем за божественным, варила его мысли под крышечкой и тщательно, как пыль, вытирала свои — это не свобода. Это черт знает что. Покойная мамина бегония, и та знала о жизни больше, стоя на окне.

В Грибовидной местные психи живут припеваючи, припиваючи и заедаючи всласть. Имеют по тысяче единиц условного интеллекта и пользуют их, чтобы ни хрена не делать. Поэтому мегатонн кайфа у них — завались. А универсум помаленьку подбирают под себя имперцы, так называемые «истинные люди». Минимум генных игр, много борьбы за место под звездами, крепкие локти и нерастраченная агрессивность молодой расы. Я сразу их невзлюбила? Это потому, что признала за своих. За людей.

Например, мы, жители России, едва завидя соотечественника вне пределов родины, делаем морду кирпичом и фальшивим: «Нихт ферштейн, идите нафиг подальше». Если не понимают — в тыкву! А потом дружно обмыть синяки в спирте, до образования на роже ровного оттенка… Имперцы — это мы, но чуть постарше. Да, сволочи, циники, беспринципные уроды, шпионы-многоженцы, обслуживающие по три разведки и более. Это мы. Когда после великого мора тараканы передохнут, мы пообедаем ими, поделив добычу с дрюккель-китайцами — и все равно выживем, бормоча с долей отвращения к себе, переходящего в восторг: «Ну, мы сво-олочи… Бли-ин, ну мы хуже гангрены, это круто!».

Имперцев я не люблю. Но именно к ним метнулась прямиком от памятной небелковой станции. При этом мысленно пообещала себе нажраться до поросячьего визга в «Дне», если дежурный, сменивший Линля — не тэй, телепат и так далее. И я осталась трезва: Игль вышел нас встретить, строго по регламенту общения с нейтральными габ-служащими угостил напитком и булочкой на сумму в три вздоха. И концентрированно подумал для Гюль все, что нам предлагает. Она передала мне, морф нас слегка поэкранировал. Сепаратный сговор состоялся.