Генри Олди - Сборник Чистая фэнтези

— А вы откуда знаете?

Барон двусмысленно развел руками. Наилучший ответ в его положении.

В номере Конрада ждала депеша. Глава Бдительного Приказа, прокуратор Вильгельм Цимбал, звал барона завтра, к восьми утра, на чашку горячего молока. И не в Приказ, а на личную загородную виллу. Карету должны были подать ко входу в гостиницу в начале восьмого.

«Вот тебе, бабушка, и выходной день!» — подумал барон, невпопад вспомнив сударыню Аглаю Вертенну.

Вилла прокуратора Цимбала была выстроена в стиле эклект-классицизма. Знатоки восхищались, эстеты цокали языком (во всех смыслах), доброжелатели подсчитывали, сколько бинаров из государственной казны… Но подсчитывали втихомолку: Вильгельм Цимбал не поощрял внимание общества к своей частной жизни. Вопросы, начинающиеся сакраментальным «А может ли честный человек…», должны учитывать главный аргумент: если второго короля подряд устраивает прокураторское представление о чести и возможностях человека, значит, так тому и быть.

Дальше — тишина.

Колеса кареты зашелестели по гравию дорожки. Объехав газон, над которым третий век подряд трудились лучшие стригали Реттии — виллу Цимбал перекупил у разорившегося вельможи Гнея Лукулла Костреца во многом ради этого газона, — агитатор осадил лошадей у парадного подъезда.

— Приехали, ваша светлость!

Тротуар окаймляли кусты самшита и розмарина. От цветника, разбитого перед криптопортиком, доносился аромат поздних фиалок. В сопровождении дворецкого, изысканного, как витые башни Чуриха, и загадочного ничуть не менее, Конрад поднялся по мраморным ступеням, миновал простой, со вкусом обставленный атриум и двинулся по круглому, опоясывавшему виллу коридору. Справа коридор огораживала колоннада. Тройные пучки тонких гладкоствольных колонн со скульптурными капителями, откуда росли нервюры подпружных арок и распалубок полуциркульных сводов перекрытия, всегда вызывали у барона восхищение. Нет, не великолепием здешней архитектуры, а собственным трудолюбием — раскрытие знаменитого «Дела о зодчем Труцидаторе и кровавом шнурке» во многом было обязано часам, проведенным в скрипториях Лиги Махинаторов. Тошнило от всех этих пилонов, пилястров и архивольтов, а «кайма зубчатая прорезная орнаментальная» вызывала душевное содрогание.

— Сюда, прошу вас…

Дворецкий указал на вход в термы, размещенные в пристройке — отдельном здании с куполом наверху. Войти в термы можно было и снаружи, но, видимо, сегодняшнее утро располагало к конспирации. Хотя о какой конспирации идет речь на вилле прокуратора, где лишние глаза давно закрылись навеки? Или иначе: о какой конспирации можно говорить в блистательной Реттии, где любой чих становится достоянием масс раньше, чем человек утрется платком?

Так и живем, в единстве противоположностей.

— Господин прокуратор ждет. Вы соизволите раздеться? Входить в термы одетым? В собрании лодыжек, ягодиц, животов и спин являть собой символ чопорности? Нет, Конрад решительно не желал выставляться на посмешище. Кто бы ни собрался ранним утром в гостях у Вильгельма Цимбала, желая окунуться в бассейн и сомлеть в парилке — эти люди знали, что делают и зачем. Даже если им просто взбрело в голову устроить час дружеского разоблачения.

Жестом отослав дворецкого и отказавшись от помощи слуг, барон разделся в тесном аподитерии, обернул чресла махровым полотенцем и бестрепетно шагнул на прием к начальству.

— С легким паром, господа!

— Конни! Как я рад тебя видеть! — хозяин дома всех встречал этой излюбленной фразой. Даже государственных преступников, приведенных на допрос в кандалах. — Хочешь вина? Мне привезли дивный аморетийский трокенберг…

— Увы, Виль, — обер-квизитор сразу принял предложенный тон. Умение тонкими фибрами души ощутить настроение вышестоящей особы и подхватить его на лету есть залог карьеры. Цинично? Да, но не слишком. Особенно если в частных беседах ты и прокуратор Цимбал давно оставили казенное титулование. — Ты же знаешь, я с утра не пью. Разве что ежевеловый морс…

— А сердце не загонишь?

— На мое сердце еще не вырос достаточно колючий ежевельник. Какие наши годы?

Вильгельм Цимбал расхохотался в ответ. Он был ровесником барона, но выглядел много старше. Рано располнев и облысев, с лицом, морщинистым, как печеное яблоко, отрастив из остатков волос на затылке жиденький хвостик и неизменно забирая его в черный мешочек из шелка, прокуратор напоминал шуструю обезьянку. Таких безобидных зверьков носят на плече бродячие шаржеры, предлагая желающим совместный портрет: «Дабы оттенить сим уродством природную красоту заказчика!»

И во всей Реттии с трудом сыскался бы десяток драконов опасней, чем обезьянка, возглавившая Бдительный Приказ.

— Эй, кто там! Морсу моему другу!

Бокал с морсом возник на столике перед бароном. Материализовался, запотевший и с голубоватым отливом. Сверху плавала сморщенная ягодка. Если верить аптекарям, ягоды ежевельника избавляли от одышки — и потому в шутку рекомендовались сотрудникам Бдительного Приказа. Барон давно принял эту шутку и полюбил морс со своеобразным вкусом. Тем более что морс улучшал аппетит.

— Благодарю, сударь Кольраун.

Боевой маг трона Просперо Кольраун, нежившийся в бассейне с лечебной грязью, — это он откликнулся движением брови на призыв «эй, кто там!» — еще раз двинул бровью. Мол, не стоит благодарности. Свои люди, сочтемся. Я вам бокал морсу, вы мне кого-нибудь арестуете. Этот атлет, как и все последователи Нихоновой школы, большую часть жизни проводил в праздности, избегая лишних движений. Зато редкие вспышки его активности, как правило, сопровождались катаклизмами, стихийными бедствиями и сокращением числа населения.

Присев за столик и отхлебнув морса, барон подумал, что собрание в термах напоминает ему другое собрание в сходной обстановке. Помнится, это привело к знаменитой дуэли, куда более масштабной, нежели дурацкий поединок с корнетишкой. Семь лет назад Конрад фон Шмуц и прокуратор Цимбал нежились в термах Кара-Каллы, когда Просперо Кольраун повздорил со своим другом, капитаном лейб-стражи Рудольфом Штернбладом. Сейчас капитан лежал на топчане лицом вниз, отдав тщедушное тело во власть массажиста, глухого как пень — чтобы был равнодушен к стонам подопечного и не вникал в беседы знатных особ.

Тот, кто видел Штернблада под Вернской цитаделью, мог бы подтвердить: капитан точно так же блаженно охал у Совиных ворот, закалывая шестого подряд тролльха-привратника.

И Антонин Тератолог, коронный друнгарий Департамента Монаршей Безопасности — в народе, если шепотом, «дамба» — тоже присутствовал тогда в Кара-Калле. Великий Слепец, прозванный так за безразличие к любым делам и занятиям, кроме ограждения царствующей особы от посягательств злоумышленников, — в данный момент Антонин равнодушно строгал яблоко миниатюрным ножичком и складывал ломтики на блюдце, вперемешку с изюминками.