Генри Олди - Сборник Чистая фэнтези

Пестрое, как трико шута, болото дрогнуло, попятилось в ужасе – и вдруг, словно устыдившись собственного малодушия, остановилось. Загнанная в угол кошка выгнула спину. Вздыбила шерсть. Полыхнула по хребту кроваво-алой полосой. А над ней уже вздымалось яростное, оранжево-охристое пламя, вскидывая выше – еще! еще выше! – лимонную желтизну. Сквозь желтые барханы пустыни проросла изумрудная зелень лесов, и пронзительно-чистая лазурь раскинулась над лесом, переходя в глубокую синеву. Фиолетовая корона поздних сумерек венчала творение. Стена против стены. Радуга – против черно-белого.

Мир принял вызов.

Две стены тронулись с места.

Сошлись.

– Да буду Я!

Кошмар отпускал неохотно. Кипел, содрогался; затихал. Приснится же такое! Неизведанное чувство терзало сердце (у меня уже есть сердце?!); темное и вместе с тем чужое, оно вцепилось в добычу острыми коготками.

Страх.

Я боялся проснуться.

Выйти наружу.

Узнать ответ.

– Томас Биннори? – переспросил молодой казначей.

– Совершенно верно!

– Бард-изгнанник?!

Казначея звали Август Пумперникель. Был он молод, нагл и непосредственен, как всякий избалованный удачей юнец, а также талантлив, как дьявол. Подкидыш, безвестный сверток в приюте для сирот, тринадцати месяцев от роду Август по совокупности признаков был отобран скопцами-арифметами из Академии Малого Инспектрума, где и прошел восемнадцатилетний курс обучения. После чего, отказавшись от почетной кастрации, без которой место на кафедре Академии для выпускника запретно, Пумперникель вступил в должность главного казначея Реттии, был обласкан Эдвардом II, покровителем талантов, и возгордился сверх меры. Гордость молодого человека имела под собой основания. Август мог сосчитать капли в море и шерстинки в хвосте любимого ослика принцессы Изабеллы Милосской, вспомнить сумму недоимок по округу Улланд за позапрошлый год, с точностью до двух-трех грошей, и – о чудо! – без промедления указать текущую задолженность по выплатам столичным мусорщикам и золотарям.

Последнее удавалось прошлому казначею лишь после часа медитации.

Сейчас господин Пумперникель, впервые посетив знаменитые термы Кара-Каллы, место собрания первых людей королевства, блаженно кряхтел под пятками разговорчивого банщика, по совместительству – плясуна-массажиста. Любопытство обуревало казначея. После аскетизма Малого Инспектрума местная роскошь приводила душу в плохо скрываемый восторг, а нос задирался до небес, словно, кроме звезд, гениальный выскочка больше ничего считать не желал.

– Вы прекрасно осведомлены, мой господин! – Банщик упал коленками на лопатки казначея. Стал умело елозить, исторгая ответные стоны. Издалека это могло бы показаться сценой из малопристойного спектакля «Любовь земная и небесная». – Из-за печально известной истории с королевой фей и «Паховыми стансами», вызвавшими неудовольствие женщин Народца-Полых-Холмов, сэр Томас был вынужден покинуть Верхний Йо и перебраться к нам. Король, да продлит небо дни Его Величества, приблизил барда: Эдвард II внимает перед сном песням Биннори, а королева Ядвига раз в неделю требует новую балладу о похождениях благородного разбойника Чайльд-Гарольда Пышные Усы.

– А вон та удивительная парочка?

– О-о! Это Рудольф Штернблад, капитан лейб-стражи, и боевой маг Просперо Альраун…

Банщик ладошкой зажал себе рот, словно проговорился о государственной тайне. И быстро поправился:

– Кольраун! Просперо Кольраун, разумеется! Упаси вас Нижняя Мама, мой господин, вслух повторить ошибку глупого банщика…

– Даже учитывая расположение ко мне Его Величества? – Гордость Пумперникеля была уязвлена.

– Не мне, маленькому человеку, взвешивать расположение короля и мстительность чародея! Вы же, мой господин, человек большой, вам и карты в руки!

Пропустив шпильку мимо ушей, Август Пумперникель вгляделся. Двое людей, привлекших внимание казначея, сидели у бассейна с лечебной грязью. Один, расположась на бортике и свесив тощие ножки в грязь, был мал и щупл, словно принц цветочных эльфов, умостившийся на лепестке тюльпана. Узкие плечи, тоненькие запястья. Ниточки мускулов натянуты кое-как, местами провисая: такая арфа волей-неволей сфальшивит. Рыбий хребет выпирает, грозя порвать кожу на сутулой спине. Копна ярко-рыжих, скорее всего, крашенных хной волос, заплетенная в множество косичек, лишь подчеркивала субтильность телосложения. На лице малыша застыла брюзгливая, обиженная гримаса, словно он только что обнаружил пропажу кошелька. Неподалеку от смешного крошки, за столиком с фруктами, в кресле расположился атлет. Торс, достойный полубога, глыбы бицепсов, броневые пластины грудных мышц. Ноги атлета достойны были попирать твердь в день творения мира – и в свое время успешно попирали, ибо скульптор Анджело Яниц, работая над «Зиждителем», в качестве модели выбрал именно сего красавца.

Атлет дремал, прикрыв глаза.

– Маленький и есть капитан Рудольф, – помолчав, добавил банщик как бы невзначай. – А который побольше, это боевой маг Просперо.

Молодой казначей охнул, но не уловки массажиста явились тому причиной.

– Ты рехнулся!

– Если вам так угодно, мой господин.

– Рассказывай!

Вскоре Пумперникель узнал много такого, что в термах Кара-Каллы, кроме собственно казначея, знали все. Например, историю Рудольфа Штернблада, сына гвардейского блиц-прапорщика, в детстве – ребенка скорее дородного, чем заморенного скудным питанием, и сразу при рождении записанного в полк. К шестнадцати годам будущий гвардеец подавал большие надежды в искусстве владения алебардой, затем женился по отцовскому велению, зачал даже наследника, но, насмерть обидев отца и юную жену своим поступком, удрал из семьи. Достиг порта, неделю голодал в трюме мирного купеческого драккара «Змей Вод» и, обессиленный, в конце концов ступил на берег острова Гаджамад. Здесь, по слухам, скрываясь от назойливых зевак, обитали мастера школы «Явного Пути» – лучшие из лучших, кобры меж людей, тигры меж ланей, благодаря двум исповедуемым ими принципам. Первый гласил: «Уважение! Враг должен ясно понимать, что ты с ним делаешь!» И, скажем без обиняков, принцип соблюдался неукоснительно: все покойные враги перед смертью обладали необходимыми сведениями в должной мере. Второй же принцип утверждал: «Скромность! Самый великий воин выглядит безобидней мотылька!» Исходя из этой посылки, «явнопутцы» отбирали учеников: желающий присоединиться к ним должен был отыскать на острове самого безобидного человека и уговорить последнего стать учителем новичку. Пылкий Руди, узнав об испытании, провел день в поисках, к вечеру забрел в хижину безрукого старца-рыбака, разбитого параличом. У циновки старца плакал голодный младенец, правнук калеки, но Рудольф наотрез отказался кормить дитя, пока просьба гостя не будет удовлетворена. Всю ночь он сиднем сидел у входа, младенец плакал, потом заснул, потом опять стал плакать, а старик мычал, тщетно пытаясь уползти прочь.