карина - медведица,или легенда о Черном Янгаре

Ерхо Ину снял с пояса кошель, который с тяжелым звоном упал на столешницу, отправил следом кинжал в узорчатых ножнах и палаш, в могучих руках Тридуба казавшийся игрушечным. Неторопливо расстегнул сам пояс, широкий, из толстой турьей кожи, которую срезают с хребта еще живого зверя, и пробежался пальцами по серебряным бляхам.

Взвесил в ладони.

- Говори, - приказал.

- Не могу, - Янгхаар попытался приподняться для нового вдоха. - Не помню. Мал был.

- Врешь.

Пояс отправился на стол.

И верно. Слишком он тяжелый, таким и зашибить можно с неосторожного удара. А Ерхо Ину не желает быстрой смерти.

Ему в радость упрямство Янгхаара.

Тридуба снял халат, оставшись в одной рубахе. Она обтягивала могучее тело его, пропитываясь потом, и под подмышками расцветали круги. Спереди на рубахе виднелась россыпь алых пятен, не то от клюквы, не то от вина. И Янгхаар с тоской подумал, что очень скоро эти пятна затеряются среди других.

- Глупец, - жирная ладонь Ерхо Ину пригладила всклоченные волосы. - Я ж все равно узнаю. Шкуру спущу, а узнаю.

- Спускай.

До него уже спускали...

- Больно будет, - Тридуба взялся за любимую плеть.

- Потерплю.

Терпел.

Сколько?

Долго.

Боль была рваной. Она отступала, позволяя почти выскользнуть из кровавого тумана, глотнуть воды, которую подносили к губам, осознать себя. То вдруг накатывала душной волной, из-под которой Янгхаар безуспешно пытался выбраться. Порой он вовсе проваливался в забытье, и тогда Великий Полоз нежно сжимал его в своих объятьях. Живая колыбель змеиного тела дарила прохладу и ощущение надежности. Янгхаар трогал крупные ромбовидные чешуйки, радуясь тому, что все на месте.

Ни одной не достанется Ерхо Ину.

Иногда Полоз отпускал его в тот, почти полустертый сон, где Янгар был счастлив. И он вытягивался на росистой траве, запрокидывал голову, любуясь небом. А кто-то близкий и родной расчесывал волосы.

- В них столько дыма, - жаловалась женщина с руками, покрытыми золотой чешуей.

- Выветрится, - Янгар ловил эти руки, а они не давались.

И лишь пальцы касались его губ, стирая корку сукровицы.

- Не спеши... еще срок не вышел, - просила она.

Его маленькая медведица?

Почему она не желает показаться?

- Видишь? - возражал Янгар, снимая с груди зеленый камень на веревочке. Он подносил его к глазу, а второй прищуривал, и голову задирал, до боли в шее. Дыра в камне ловила солнце. И сам он наполнялся ярким, горячим светом. - Теперь лето со мной.

- Глупый...

Ее смех звучал в ушах, даже когда забытье отпускало. Тогда Янгар вываливался в душный смрад подвала. Он наново ощущал изодранное тело, стискивал зубы, сдерживал стон и заставлял себя улыбаться.

Тридуба это злило.

- Где? - вопрос всегда один и тот же.

- Не... не... з-снаю, - его собственная речь становится похожей на змеиное шипение. Язык сухой, распухший, царапает изодранное нёбо.

И в кровавом тумане плавится разум.

Вот Ерхо Ину с любимой плетью, которая порой сменяется каленым железом. Над жаровней воздух дрожит, наверняка, ему тоже больно.

- Где?

Железо прижимается к коже, дарит огненную злую ласку.

- Где?

- Н-не...

Ожоги расползаются, скрывая шрамы. И поверх них танцует нож.

- Я же обещал, что шкуру с тебя спущу, змееныш... где?

...лицо Ерхо Ину плавится, с него сползает кожа. И Янгар с удивлением видит перед собой хозяина.

- Сбежать думал? - смеется Хазмат, скалит желтоватые острые зубы. Десна его побелели, а на клыках застряли крошки жевательного табака. - Куда тебе бежать, мальчик?

Он тянется к Янгару, и в руках его - ошейник.

- Нет, - Янгар пытается отстраниться, но он связан, опутан по рукам и ногам.

- Да.

Раскаленная полоса обвивает шею. И громко щелкает замок.

- Никто не уходил от Хазмата! - хозяин весел. Он запрокидывает голову, и на горле его виднеется бурая линия шрама.

- Ты мертв!

- Ты тоже, - возражает Хазмат, трогая рубец руками. - Ты умер рабом. Моим рабом. И теперь принадлежишь мне...

- Нет!

- Тише, - смуглая ладонь Хазмата с внезапной нежностью касается щеки. От нее пахнет цветочным маслом. И Янгар тянется за этой ладонью, умоляя не оставлять его.

...не мужская - женская.

- Тише, - повторяет Пиркко, сменившая Хазмата.

Она без маски.

И лишь красная краска лежит на губах ее, яркая, словно рябина зимой.

- Зачем ты себя мучаешь? - Пиркко наливает в чашку вино и подносит к губам. Она без страха и отвращения касается грязных волос Янгара. Гладит его щеки, вытирает белоснежным рукавом испарину. - Пей.

Она держит чашу осторожно.

Терпелива.

Янгар пьет, пытаясь отрешиться от боли, которую испытывает его несчастное тело.

- Пей, бедный сын Полоза, - в синих глазах искреннее сочувствие. - Мне жаль, что так вышло.

Она наклоняется и шепчет на ухо, так, что никто больше не слышит.

Да и есть ли кто-то в подвале?

- Ты... поможешь? - слова даются с трудом. И голос сорван.

- Конечно, я помогу. Я пришла, чтобы помочь тебе.

- С...спасибо.

- Не спеши, Янгар, - Пиркко отставляет чашу. - Я не смогу тебя вывести отсюда. Как не смогу удержать руку отца. Он... сложный человек.

Она кладет пальцы на пятно свежего ожога, и поднимается на цыпочки, заглядывая в глаза.

- Скажи ему то, что он хочет знать.

- Нет.

- Скажи, - Пиркко нажимает, и тонкая корка сукровицы лопается. - Тогда тебя помилуют. Позволят жить... ты ведь хочешь жить?

Да. Кто не хочет жить?

- Конечно, я по глазам твоим вижу. Мой муж готов простить тебя...

Она улыбается уголками губ. И в глазах ее Янгхаар видит жадное животное желание. Пальцы же Пиркко раздирают раны.

- Ты хорошо выносишь боль, - признает она, вытирая руку о тот же, измаранный его потом рукав. - Но зачем, Янгар?

- Нет.

- Подумай. Отец не отступит, пока не узнает, где спрятана печать... и с каждым днем он будет все более и более настойчив.

- Нет.

- И Вилхо, глупый, думает, что папа старается для него... он позволит сделать с тобой все, что ему вздумается, - Пиркко не без труда поднимает железный прут, раскаленный добела. - Но если ты проявишь благоразумие, то...

Он пропадает в забытьи раньше, чем прут касается кожи.

- Потерпи, - ласковые руки лета забирают боль. И Янгар дышит.

Снова трава в россыпях ранних рос. И небо.

Жаворонок.

Аану.

- Ложись, - просит она, и Янгхаар подчиняется. - Все пройдет, мальчик... все пройдет... и боль забудется.

Ему все-таки позволяют обернуться.

Не Аану, но женщина с золотыми длинными косами. И глаза незнакомки желты. А тело ниже пояса змеиной золотой чешуей покрыто, тяжелой и прочной.

- Когда-то Великий Полоз полюбил смертную женщину, - сказала она.

- Тебя?

- Меня. Это было давно. Он украл мою юность. И разделил со мной зрелость. Выпил старость до дна, а сделав последний глоток, поймал душу, - она раскрыла ладонь, и Янгхаар увидел, что та почти прозрачна. Кожа женщины отливала серебром.