Олег Верещагин - Последний воин

— проговорил Гарав, растягиваясь на ступеньках удобнее. Его начало клонить в сон, тело в горячей воде словно бы растворялось, и он испуганно тряхнул головой — правда, что ли?! Нет, всё было на месте…

— Это что за стихи? — заинтересовался Фередир, усаживаясь рядом, вытягиваясь и давая телу подвсплыть. Пошевелил ногами.

— А, не знаю, — пожал плечами Гарав и хотел сделать то же, но сидеть так было очень уютно, и он остался неподвижным. Эйнор между тем, фыркая, выбрался на один из драконоголовых сифонов с холодной водой и устроился там, свесив ноги и отжимая волосы. — Может, и правда стихи какие будут, а может — так останется… [6] Строки на самом деле из одного из стихотворений П. Зубкова.

— А петь ты стал здорово, — вспомнил Фередир. — Даже завидно, — признался он после недолгой паузы. — Может, подашься в барды? Деньги, почёт, уважение…

Гарав несколько секунд всерьёз обдумывал эту возможность. Потом помотал головой:

— Нет, я рыцарем буду. Если силы найду отсюда выбраться. Из бассейна, в смысле. Хорошо-то каааа-ак…

Эйнор между тем переместился поближе к горячей воде и тщательно промывал волосы — именно с мылом. Оруженосцы непочтительно захихикали.

— Эйнор, а что, мыло невкусное? — невинно осведомился Гарав.

Он потянулся, зевнул широко — и тут же кусок мыла, приятно пахнущий фиалками, угодил оруженосцу точно в рот. Гарав вытаращил глаза и возмущённо плюнул — мыло рыбкой ушло на глубину. Фередир хохотал, колотя ногами по воде.

— Ныряй, — невозмутимо сообщил Эйнор, начиная смывать с волос синеватую пенную шапку. Пену крутило, втягивало в какие-то незаметные отверстия; вода оставалась чистой.

— Да пожалуйста. — Гарав лениво сполз со ступеней, перевернулся и ловко ушёл на дно, где и разлёгся, пуская пузыри.

— Подумаешь, — сказал Фередир, когда Гарав вынырнул через минуту с лишним, держа в руке мыло. — Я могу вдвое больше под водой быть. Дай мыло.

— На. — Гарав сунул мыло в руку другу и снова растянулся на ступенях. Пошевелил рукой лениво-величественно: — Фруктов, вина и голых рабынь-танцовщиц, — барственно потребовал он.

Фередир фыркнул:

— Ты что, харадримский царёк?

— А что, у них есть голые рабыни-танцовщицы? — заинтересовался Гарав. — Впрочем, пёс с ними, ничего не надо, хочу просто полежааааать…

…Эйнору пришлось вытаскивать раскисших оруженосцев из бассейна практически силой. Мальчишки никуда не хотели идти, еле разлепляли глаза и откровенно ныли: Гарав погромче и с претензией, Фередир потише и за компанию.

Эльфы как-то незаметно унесли кожаную поддоспешную одежду и даже нижние рубашки и штаны (Гарав обнаружил, что утащили и его трусы — здорово обветшавшие) и оставили свою — узкие серые штаны, лёгкие туфли, тонкие нижние рубашки — тоже серые — и чёрные с золотом верхние туники со вшитыми поясами. Всё было абсолютно впору, хотя как и когда эльфы этого добились, осталось непонятным.

Комната, в которой поместили кардоланцев, оказалась — Гарав захлопал глазами — в сущности верандой. Посередине — круглый стол с двумя полукруглыми скамьями, на нём — кувшин с высоким узким горлом, три стеклянных бокала (почти невидимых, настолько тонким и прозрачным было стекло!), прикрытое тканью блюдо… Вещи лежали аккуратно на одной из четырёх кроватей-лавок, три остальных были застланы постелями.

— А на траве снаружи они не могли нам постелить?! — почти оскорблённо сказал Фередир.

— Если бы ты был эльфом, они бы так и сделали, — серьёзно сказал Эйнор, подходя к каменным перилам между колонн.

Гарав тоже подошёл, встал рядом с ним.

Ночь была тёплой и тихой. С веранды был виден тёмный лес — или парк? — и начинающаяся тропинка, смутно блестевшая в темноте. Подальше — через чёрную листву — мигали несколько огоньков, слышались два голоса, по очереди то ли певших, то ли говоривших; россыпь огоньков виднелась и слева, где, наверное, и было основное здание — то, которое Гарав видел из-за реки и до которого они — вот диво! — так и не добрались за всё это странствие по коридорам и залам.

— Ты что, Волчонок? — тихо спросил Эйнор, кладя руку на плечо оруженосца.

— Ничего, — вздохнул Гарав. — Можно мы ляжем спать?

— Конечно, если не хотите есть, — улыбнулся, не глядя на Гарава, Эйнор — он рассматривал смутные громады гор, нависшие над Раздолом.

Фередир уже лёг и успел уснуть! Но Гарав не особо удивился — когда он уселся на выбранное ложе и, расстегнув пояс, потянул через голову тунику, то понял, что остатки сил, было появившихся при виде странного места ночлега, просто вытекают, как вода через сито, и удержать их нет возможности. Только теперь мальчишка осознал, как чудовищноон устал за последние два месяца. Непредставимо устал, так не устают люди. Он был чистый (впервые за те же два месяца по-настоящему чистый). Он был без оружия и доспехов (и это ощущение оказалось не очень приятным для сознания, но тело отдыхало и благодарно подвывало). Он был в безопасности (вообще забытое ощущение).

И где-то тут была Мэлет…

…Когда Эйнор, вздохнув тихо, обернулся наконец, то сперва поднял брови, а потом по его губам поехала улыбка.

Его младший оруженосец спал полусидя, уронив на колени руку со снятой туфлей. Вторую снять он, видимо, уже не смог.

Эйнор покачал головой. Ему было знакомо это ощущение — когда в безопасном месте развязываются все узлы и распахиваются все двери, после чего тело отказывается служить наотрез. Он подошёл к мальчишке, легко закинул его на постель (Гарав пискнул — в точности как взятый за шкирку волчонок) и, стащив вторую туфлю, с ворчанием накрыл одеялом. Размер мальчишки под лёгкой тёплой шерстью минимизировался до предела — доблестный оруженосец свернулся в клубок.

Эйнор проверил Фередира — у стойкого и закалённого ветерана хватило сил раздеться и самому залезть под одеяло, торчала только макушка.

«Безопасность», — повторил рыцарь. И, чувствуя, как сам стремительно валится в бархатную ласковую ткань сна, стал тоже поспешно раздеваться. Стоя, потому что понял: он уснёт, как только сядет.

Неподалёку под звёздами звучала лютня…

Гарав проснулся, как часто бывало, первым. И какое-то время изумлённо смотрел на солнечный луч, золотым весёлым пятном лежащий на камне потолка. Где-то слышался смех, журчала вода и шумела листва.

«Где я? Сколько я спал?»

Потом он вспомнил про Раздол и сел, откидывая одеяло.

Первое, что он ощутил — было идущее от каменного пола ласковое тепло. Второе — сильнейший голод. Третье — что он отдохнул. Полностью. Совсем.