Олег Верещагин - Последний воин

— Попытаться никогда не поздно. — Глорфиндэйл выпрямился. Посмотрел на Фередира, который всё это время стоял неподвижно, с каменным лицом. — Maquetnë anarinya, iellnya Melet… [67] Просила моё солнце, моя дочь Мэлет… (квэнья). — еле слышно и странно прозвучали слова древнего квэнья.

— Tancave… [68] Да… (квэнья). — выдохнул Эйнор, отступая и снова склоняя голову.

— Чего он хочет? — Фередир сглотнул.

Эйнор не ответил — только остановил повелительным жестом подошедшего лекаря. Глорфиндэйл между тем нагнулся и легко — быстро, но осторожно — поднял не издавшего ни звука мальчика на руки, бережно уложил удобнее, чтобы не мотались руки и голова. Фередир дёрнулся… даже тихо зарычал горлом… но пальцы Эйнора сжали его плечо.

Глорфиндэйл вышел. Его темноволосый спутник, так и не произнёсший ни слова, — за ним следом.

Фередир взялся обеими руками за плечо Эйнора и со всхлипом уткнулся в них щекой.

Там не было ничего.

На ада, ни рая. Ни туннеля из света. Ни моста Бифрост. Ни боли, ни света. Ни тьмы, ни страха, ни ожидания нового воплощения — ни-че-го.

Только бескрайняя и безликая бездна, в которой неслась постепенно гаснущая искорка Пашкиного сознания. Впрочем, и это не было страшно или больно — уже хорошо.

Может быть, Ангмар не лгал тогда, и посмертие людей — просто-напросто слияние с Эру? И сейчас сознание погаснет совсем и… что? Будет ли какое-то потом?

Но и любопытства не было. Не было любопытства у него — сотканного из любопытства, неспособного от него отрешиться даже перед лицом гибели, как уже было не раз доказано. И это, пожалуй, напугало бы Пашку…

…но и страха не было.

И, когда он совсем уже готов был кануть в окружающую бездну, из ниоткуда — и отовсюду — зазвучал девичий голос…

…Гарав открыл глаза.

Было утро.

В высокое окно с двойным стрельчатым разрезом, разделённое тонкой колонной в виде раскинувшего ветви дерева, лилось солнце, залетал тёплый ветерок и заглядывала зелёная листва. Совсем не осенняя.

Пела какая-то птица — чисто, звонко и монотонно.

Белый — даже, казалось, светящийся — навес над широкой постелью, в которой лежал под тонким покрывалом Гарав, поддерживали тоже сделанные в виде древесных стволов, только деревянных, балясины.

На краю кровати сидела и трогала струну маленькой арфы — снова и снова — Мэлет. И золотые локоны полускрывали её лицо, падая на гриф.

Это была не птица — звучала струна её арфы.

— Мэлет? — Гарав привстал на локтях.

Эльфийка подняла глаза.

— Мэлет, — повторил мальчишка.

— Ты жив. — Губы Мэлет тронула улыбка.

— Я умирал? — удивился Гарав. И вспомнил сразу всё. Откинулся на постель и закрыл локтем глаза. Потом осторожно подсунул свободную руку под себя. Пальцы нащупали не шрам — участок нежной молодой кожи. Но сомнений не оставалось — именно сюда вошла стрела. Вспомнилась боль, и Гарав сжался на секунду.

— Ты почти умер. — Мэлет поставила арфу на пол и положила руки на плечи человеческого мальчика.

Гарав напрягся, дёрнулся даже… но потом расслабился. Фиалковые глаза были совсем близко, и в них хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь.

— Где я? — одними губами спросил он.

Мэлет улыбнулась, и Гарав ощутил её чистое, тёплое дыхание:

— Карнингул. Имладрис. Раздол. Называй как хочешь — это мой дом и дом моего отца.

— Глорфиндэйл вылечил меня? — напряжённо спросил Гарав и чуть повернул голову, пытаясь увидеть всю остальную комнату. Он хорошо помнил ставшие бешеными глаза могучего эльфа и свой страх — уффф… Нет, никого не было больше в округлой маленькой зале. Только из-за дверного проёма — ничем не прикрытого — слышалась отдалённая музыка. — Я… слышал твой голос. Там… Я давно здесь?

— Уже две недели. — Эльфийка тронула волосы Гарава. — Скоро начнёт облетать и наша листва.

Он нахмурился:

— Кто победил на бродах?

— Мы, — улыбнулась Мэлет. — Войско вернулось с победой. Укрепления ангмарцев в Рудауре разрушены, и твой рыцарь просил передать, что тебя ждёт награда, едва он вернётся. Они устраиваются лагерем в Пригорье и будут ждать тебя там.

— В Пригорье — это хорошо, — Гарав вспомнил Ганнель… и Тазар. — Мэлет, я…

— Я всё знаю, я видела твой путь в эти месяцы, — ласково сказала эльфийка. — Ты глупый, человек… — Она неожиданно лукаво улыбнулась и тронула кончик носа мальчика. — В Умбаре мне даже пришлось вмешаться, хотя, сказать по правде, наблюдать было не только противно, но смешно и любопытно.

Гарав покраснел, неловко усмехнулся, потом поднял руки и обнял Мэлет, но она утекла из его объятий, как лёгкий летний ветерок, оставив своё тепло на коже…

— Закрой глаза и поспи ещё. А потом тебе можно будет вставать. Закрывай глаза. Закрывай…

И Гарав закрыл глаза…

…Никому не рассказывала Мэлет о том, что видела она и что пережила, когда отец привёз Гарава. И сказал, бережно, но равнодушно кладя его на ложе: «Я выполнил твою просьбу, дочь. Но он ушёл уже далеко. Не гонись за ним. Его путь — путь человека. Тебе он не по силам».

И ушёл. И все ушли, вышли бесшумной и молчаливой чередой — на миг Мэлет почудилось, что это уплыли тени Мандоса, что у её родичей и друзей уже нет хроа. А рука Гарава, сжатая в кулак, упала с ложа и ударилась об пол. Со стуком. Как камень.

И тогда и она упала рядом — молча, как подбитая птица. Всех сил хватило — в каких-то бешено красивых и бездушно-огненных круговоротах, появившихся сразу со всех сторон, — схватить эту руку, разжать стиснутые гневом, мукой и торжеством пальцы человека, слиться с ними, с ним и — отпустить фэа. Не зная, вернётся ли. И зная: если без него — то незачем…

…В пустынных залах у Края мира дремлют души погибших. Не только прославленных героев, но и павших в первом бою мальчишек. И совсем детей, убитых и растерзанных орками. Там, говорят, стоит великая тишина, не мешающая Безмолвной речи. И можно присесть у ног славных и мудрых и спросить, почему так горька судьба каждого из эльдар. Но сам Намо не ответит, потому что и ему неведом короткий ответ… А может, грянут у моря трубы, заплещет на ветру звездное знамя, встанут непобедимые дружины. «Вы, доблестно сражавшиеся и не отступившие, павшие с честью, но не сдавшиеся — помогите!..» Чистый звук дальних труб, словно взмах светлого меча, прорезал клубящийся мрак, сверкнуло серебряное на синем, золотое на огненно-алом, ветры вздыбили белопенные валы… [70] Эстелин. «Оруженосец».