Ольга Голотвина - Сокровище троллей

Подранок помедлил с ответом. Он чувствовал, что убивает что-то в себе… но поступить иначе не мог, просто не мог.

— Пойдем, — ответил он наконец. — Только мне надо взять мои мечи. И выйти за ворота нам нужно порознь. Ты сможешь незаметно уйти со двора?

— Конечно! — просиял мальчуган.

Шлепа сидела на краю полыньи и, как кошка с пойманным мышонком, играла с бьющимся на льду окуньком. Поддавала лапой так, что рыба взлетала в воздух и падала все дальше от воды.

Тагизарна и Дождик с берега в дружном умилении любовались игрой охотницы. Существо, выглядевшее в бочке жалко и нелепо, сейчас переливалось грацией и красотой.

Шлепа обернулась, словно только что заметила наблюдающих за нею водяных. Недовольно зашипела. Подхватила окуня, который уже заледенел и перестал биться, подбросила в воздух, на лету поймала поперек пасти и гордо, неспешно прошествовала со своей добычей к берегу, где и спряталась среди камней.

— Струйка моя! Красавица! — проворковала Тагизарна. — Оголодала в замке…

— Ничего там не ела, — поддакнул Дождик.

Водяница словно только сейчас заметила своего спутника.

— Что ж, слово ты сдержал, Шлепу мою выручил. Придется и мне сделать, что обещала. Расскажу тебе про беду речки Безымянки.

— Госпожа Тагизарна, — уточнил честный Дождик, — Шлепу я выручал не один. Мне помогли Арби, бродячий певец, и Айки, девушка из деревни Топоры. Прошу и для них милости.

Водяница величественно кивнула. Сейчас она не была похожа на несчастную деревенскую бабу, какой юноша видел ее в прошлый раз.

— Запомню. Выпадет случай — отплачу им добром за добро… А ты спустись к полынье и опусти руки в воду. И думай про Безымянку. Только сразу говорю: не поможет тебе то, что узнаешь.

Дождик уже спускался к воде. Он даже не обернулся на предостережение водяницы. Упал на колени возле проруби, погрузил руки в стылую мглу, ощутил пальцами могучее течение. Старательно припомнил Безымянку: обрыв, голые ветви старой ивы, торчащие из-под снега камни…

И вдруг в глаза ударило яркой зеленью. Черные валуны почти скрылись среди горечавки и девясила, ветви ивы оделись длинной серебристой листвой и по-молодому запели под ветерком. По воде расстелились широкие листья кубышки. А сама вода радостно отражала и ветви ивы, и больших синих стрекоз, и лицо склонившегося над рекой Дождика.

Нет. Не Дождика. Другого парнишку.

Деревенского козопаса.

Пасти коз — не самое уважаемое занятие в деревне. А если ты сирота, да еще и хромой с раннего детства, то и вовсе доброго слова не услышишь. Деревенские парни тебя дразнят, а то и поддать норовят. Просто так, для забавы: догони, мол, хромой, и дай сдачи! И хуже всех — Сарторш, который у парней верховодит. Этот не упустит случая ударить или словом обидеть…

Нет, с козами куда лучше. Это зря про них люди говорят: мол, упрям, как коза. Ну не любят козочки, когда их на веревке водят. И бить себя не дозволяют — а кому б такое понравилось? Свистнет прут возле козьего бока, не задев скотинки, — она все и поняла. Бежит, куда пастух велит.

А на молодых да вредных у козопаса помощница имеется. Не собака, нет — старая коза по кличке Коряга. Ух, и нрав у старухи — хоть ставь командовать наемниками! Все стадо и на пастбище отведет, и домой приведет, и за попытку удрать рогами в бок наподдаст.

Ну, и пастух не хуже Коряги дело знает. По росе животинку не выгонит, в сырых низинах пастись не оставит, через лесную осоку к пастбищу не погонит, чтоб живот да вымя травой не изрезало.

Когда рогатые умницы уже вовсю объедают орешник на высоком, прогретом солнышком речном берегу, у козопаса есть время побездельничать. Вытаскивает он из узелка лепешку и сыр, снимает с пояса глиняную фляжку с молоком — хорошо!

А потом приходит черед главного сокровища — любимой свирели. Сам смастерил! Взял липовую палку, ровную, без сучков. Аккуратно выдавил, выдолбил середину — осталась трубка из коры. Вставил внутрь деревянный клинышек, раскаленным гвоздем выжег дырочки.

И до того славная свирель получилась! Звук негромкий, но нежный. На людях пастух не решился бы играть, но козы — они не привередливые, насмешничать не будут…

Но однажды в песню свирели вплелся голос — такой же нежный, тихий и тонкий.

Почудилось. Конечно же, почудилось. Подойди чужой человек, старая Коряга учуяла бы его не хуже сторожевого пса и подняла бы шум.

А тут — тишина, звон стрекоз, стрекот кузнечиков, легкий всплеск: лягушка в воду спрыгнула…

— Кто здесь? — спросил на всякий случай козопас.

Тишина. Он снова поднес свирель к губам.

И вновь легкое журчание голоска влилось в мелодию. А когда пастух отнял свирель от губ и ошарашенно завертел головой, он услышал… нет, не смех. Громче зашелестел орешник, звонче запели струи, россыпью, словно к дождю, зазвучало кваканье лягушек. Словно речка рассмеялась.

И парнишка разом понял и поверил: это не проказы деревенских девчонок. Сама водяница, хозяйка речная, пришла послушать его свирель!

С того дня и повелось: зазвучит на высоком берегу свирель — а ей без слов подпевает река девичьим голосом.

Уж так хотелось козопасу увидеть водяницу! Нарочно сидел не шевелясь, только пальцы бегали по дырочкам свирели. И подмечал краем глаза, как падает на траву рядом с ним легкая, опасливая тень, как мелькает что-то быстрое, живое…

Потом уже так осмелела, что пастух успевал повернуть голову — и увидеть тонкую, гибкую фигурку в облаке длинных волос. Правда, водяница тут же исчезала в орешнике, сливалась с ветвями.

И тихое счастье наполняло парнишку при мысли, что есть у него тайна, о какой никто в деревне и не мечтал…

А потом подлетела та летняя ночь, самая короткая ночь в году. Старики говорят, что в эту ночь лесовики да водяные силу свою теряют, людям вредить не могут.

С раннего вечера собираются люди за столами, благодарят богов за то, что хранят год за годом их пашню, пастбище, двор и дом. Даже самая бедная хозяйка исхитрится в этот вечер состряпать что-нибудь повкуснее. А ее муж заранее гонит крепчайшую «водичку из-под кочки». Никогда деревня не пьет столько, сколько в этот вечер.

Молодежь гуляет врозь. Парни в одной избе, девицы — в другой. В ту ночь парни собрались у Сарторша — его отец на заработки уехал, без родительского глаза вольготнее.

В праздник люди добреют. Затащили парни и козопаса с собою — ешь, хромой, пей да радуйся, сегодня ты не хуже прочих!

И пил паренек, и ел от пуза, и размяк среди веселой болтовни и дружеских похлопываний по плечу.

А парни разошлись — хвастаются, кто из деревенских девок к кому на сеновал бегает.

Пастух и сам не заметил, как в общем гаме брякнул: мол, когда я над рекой играю на свирели, сама водяница слушает да подпевает.