Ольга Голотвина - Сокровище троллей

— Чего ей, то наше дело, — посуровел голос часового, — а тебе сейчас в морду брызну!

— Да ладно тебе, — сразу прошел на попятный Ваглити. — Ступай поешь, а я этого залетного соловья постерегу.

— А может, того… я ему поесть принесу? — предложил часовой. — Вдруг хозяин про него до завтра и не вспомнит?

— А может, хозяин его нарочно хочет без жратвы подержать, чтоб на голодное брюхо был разговорчивее? — резонно возразил Ваглити.

Часовой досадливо покрутил головой, встал, подобрал свою куртку и ушел.

В коридоре воцарилась тишина. Узник и новый часовой молчали. Мгновения растягивались, липли друг к другу, сливались в бесконечность, озаренную слабым огоньком светильника.

Наконец часовой убедился, что второй стражник ушел достаточно далеко и вряд ли вернется. Тогда он подошел к двери чулана и отодвинул засов.

— Выходи, бестолочь. Хозяин велел тебя втихую удавить. А мне заплатили, чтоб я тебя отсюда вывел, так что шевели копытами.

Певец шагнул из чулана в коридор. Он не поблагодарил своего спасителя, не захотел узнать причины гнева Спрута. Спросил требовательно, жестко:

— Кто заплатил за мой побег?

— Оно тебе не все равно? — опешил стражник.

— Кто заплатил за мой побег? — упрямо переспросил Арби. Видно было, что он никуда не уйдет, пока не услышит ответа.

— До чего вас, смазливых прохвостов, бабы любят, — намекнул Ваглити.

Певец прикусил губу, медленно кивнул и пошел по коридору.

Ваглити с окаменевшим лицом двинулся следом. В руке его словно сам собой возник нож. Быстро и чисто, под лопатку. Стражник умел убивать почти без крови.

Он уже был за пределом светлого круга, когда тьма развалилась и, словно кокон бабочку, выпустила хрупкую, призрачно-белую девушку. Беззвучно взметнулась она за спиной убийцы, вскинула руки и ребрами обеих ладоней ударила мужчину с двух сторон по шее.

Ваглити молча рухнул к ногам ксуури.

Обернувшийся Арби потерял дар речи. Стоял столбом и глядел, как его любовь склонилась над растянувшимся на каменных плитах стражником, тронула белыми пальчиками Жилу Жизни на его шее.

— Почему ты босая? Простудишься! — наконец произнес он с волнением.

Ксуури сочувственно посмотрела на него, как на безнадежно больного, и сказала спокойно:

— Затащи этого злодея в чулан. Запрем его, пока не очнулся.

Пока певец выполнял повеление своей богини, женщина подняла свой темный плащ, под которым только что, укрывшись с головой, лежала у стены.

— Готово, — вернулся Арби. — Что будет дальше?

— Теперь я выведу тебя за ворота.

— Как?

— Я превращу тебя в бабку Гульду.

В опасливом взгляде певца не было даже тени недоверия.

— Делай что хочешь… Но… умоляю, не забудь потом вернуть мне прежний облик!

— Посмотри, — тревожно сказала Дагерта мужу, — как мало снега залетает в ворота…

Она была права. Странно, что собравшиеся во дворе мужчины сами этого не заметили. Вокруг постоялого двора вилась бешеная круговерть. Снег вздымался и бился, как волны в штормовом море. Вал за валом шли в атаку на постоялый двор, разбиваясь о частокол и оседая сугробами. Но ни в открытые с вызовом ворота, ни через верх частокола, ни с небес метель-завоевательница не могла прорваться в «Посох чародея». С неба падали снежные хлопья, но Кринаш и Дагерта видели снегопады и посильнее.

— Снег сам по себе идет, как Безликие велят, — определился Кринаш, — а еще какая-то сила нас завалить старается. Но спасибо магу из Грайана — охранные чары не подвели.

— Это он, — судорожно лязгнул зубами Янчиал. — Он пришел за мной.

— Как пришел, так и уйдет, — сурово сказала Дагерта. — Сроду мы постояльцев не выдавали никому на съедение.

Они стояли под неспешно падающими снежинками — чета хозяев постоялого двора, Гилазар, два охранника и трясущийся от ужаса Янчиал. Торговцу хотелось остаться в доме, забиться в угол возле горящего очага. Но он чувствовал, что кошмары, которые лезут в голову, убьют его вернее и мучительнее, чем любой ужас, который может явиться взору.

Дагерта время от времени поглядывала на крыльцо — не выскочили бы из дому мелкие паршивцы, оставленные под присмотром Недотепки!..

Поэтому она и упустила момент чуда, заставивший мужчин слитно охнуть.

Обернулась — и замерла.

Гигантский сугроб, наметенный вьюгой прямо напротив ворот, глядел на женщину маленькими темными глазами. У Дагерты ноги подкосились — да, на нее глядит!

То же чувство испытывал каждый из стоявших во дворе.

Вот обрисовались в снежной пелене морда, шея, могучие лапы.

Вот легла у этих лап метель, как покорная рабыня.

Вот уже не пляска снежинок — густой, длинный, королевский мех серебрится на глазах у потрясенных людей.

Мощь Севера. Беспощадность Севера. Холодный гнев Севера.

Зверобог смотрел на кучку людей — и во взгляде его было обещание смерти.

«Я не могу войти, — говорил этот взгляд, — но я не уйду. Я буду ждать своего врага, словно тюленя у проруби. Страх изведет его, он сам выйдет из логова и на коленях поползет под удар моей лапы».

Люди поняли это невысказанное обещание — и страх сковал их сердца.

И тут раздался твердый голос Подранка:

— А что, Гранит, из такого не очень-то накоптишь окороков? А жаль! Как ты говорил: ежели в кашу покрошить…

Не такой уж забавной была шутка — но разбила корку льда на людских душах.

Хихикнула, как девчонка, Дагерта. Хохотнул Кринаш. Заулыбался Гилазар. Одобрительно заржал Гранит.

Закругленные уши зверя чуть шевельнулись. Он угрожающе мотнул большой головой — и вновь закутался в метель.

Отступил, скрывая недоумение и тревогу.

Эти люди вели себя непонятно.

Они не падали ниц. Не молили: «Пощади нас, Тяжелая Лапа!..» Не пели… почему они не пели?

Ни разу за свою долгую жизнь владыка Уртхавена не слышал человеческого смеха…

Мужские сапоги тяжело ступали по тонкому снежку, устелившему двор замка. Капюшон тяжелого плаща был накинут на голову, скрывая лицо. Рука в большой кожаной рукавице стискивала посох. Пронзительный старческий голос был полон трагизма:

— Коли я не ко двору да не ко времени, так и уйду, и уйду! Ежели тут гости знатные, так разве ж найдется время нищенке доброе словцо сказать? Бегают все, суетятся, старую женщину уважить некогда! Уж такой мир распроклятый, что как стал человек старым, так и выкидывают его за порог, словно ветошку драную…

Если бы на воротах стоял прежний часовой, он бы отметил, что горластая бабка стала вроде как повыше ростом. Но стражник лишь поинтересовался:

— Что ж ты, бабушка, на ночь глядя из-под крова уходишь?

— В Замковой деревне заночую! — огрызнулась Гульда. — Там народ уважительный! Там такого не водится, чтоб старого человека толкнуть и дальше побежать, не извинившись!