Роджер Желязны - Миры Роджера Желязны. Том 17

Наконец, на галерке шумела уж совсем простая публика — вплоть до солдат из направляемого на войну в Нидерланды войска, щеголявших шапками с диковинными перьями, и прощелыг с физиономиями прожженных бродяг, которые свои билеты, надо думать, купили на деньги, отнятые у кого-нибудь в темном переулке. Среди публики было немало людей духовного звания, пришедших не только из любви к искусству, но и с целью не пропустить пьесу, по слухам, в высшей степени богохульного содержания, — чтобы осудить ее в ближайшей воскресной проповеди, посвященной сокрушительной критике кощунственного содержания «Трагической истории доктора Фауста».

Весь этот разнообразный народ или чинно рассаживался, или задиристо толкался в проходах, гудел, плевал на пол, покупал у разносчиков апельсины, вареные яйца и пакетики со сладостями, таращился по сторонам и задерживался взглядом на ложах. Театральное здание имело овальную форму, а от сцены шел помост, выдвинутый далеко вперед почти до последних рядов. Все были предельно оживлены, радостно приветствовали знакомых, перекликались и пересмеивались.

— Гляди-ка, и Гарри тут!

— Здоров, Шаффрон!

— Ба, не иначе как Мелизанда и Каддлз! И все в таком же роде.

Простому народу приходилось платить за вход три пенса и полпенни — труппа графа Ноттингемского играла небесплатно. Но платили безропотно, с легкой душой — как-никак праздник, гулять так гулять! Тем более когда еще придется отвести душу? Если, как предрекали пессимисты, Великая Армада пристанет к берегам Альбиона и высадит многочисленный десант, а тот разгромит английскую армию, то с пенсами и шиллингами будет покончено, счет пойдет в реалах. Не лучше ли просадить денежки заранее, не дожидаясь катастрофы?

Итак, в зале, залитом светом бесчисленных свечей, собрался цвет лондонской аристократии и купечества, а также разношерстная публика низкого происхождения — людей повидать, себя показать, посудачить, поострить над неудачами актеров, а может, и пролить слезу над судьбой героев пьесы.

Под мелодичные рулады труб Эдвард Аллейн вышел на сцену.

Молодой, но уже лысеющий Уил Шекспир отметил про себя упоительность мгновения перед началом спектакля, когда разнузданно шумевший зал на минуту благоговейно притих — приумолкли даже юные фаты и их смешливые соседки.

В оловянных чанах, установленных на треногах по периметру сцены, зажгли смесь магнезии и лигроина, что было новшеством в освещении сцены — прежде, на заре английского театрального искусства, в медных горшках жгли тростник. Огни, зажженные на сцене, были последним сигналом к началу спектакля. Публика напряженно сосредоточилась, и в тишине раздались начальные звуки короткой увертюры, исполняемой небольшим оркестром. Первыми вступили гобои.

Декорации на сцене изображали город Виттенберг, каким он выглядел лет сто назад. Причем город был воссоздан более или менее реалистично, если не считать того, что дозорная башня, где Фауст должен был встретить духа Земли, зловеще накренилась влево. Что и говорить, искусство оформления сцены находилось тогда на весьма низкой ступени и прочные, добротные декорации стали строить лишь через полтораста лет.

Покуда занавес поднимался, публика усиленно откашливалась — было самое время первых осенних простуд — и пришаркивала ногами (к слову сказать, обувь большинства присутствующих, отчаянно заляпанная грязью, представляла весьма неприглядное зрелище — в тогдашнем Лондоне, где было так мало мостовых, осенняя слякоть становилась сущим кошмаром для тех, кто не располагал каретой). Теперь грязь с сапог и башмаков ссыпалась на пол, усеянный яичной скорлупой, апельсиновой кожурой и ореховой скорлупой — но это все пустяки, главное, народ пришел развлечься от души в этот мрачный год чумы и беды.

Мак появился в зале с опозданием, извиняясь направо и налево, пробрался к свободному креслу и рухнул в него — слегка запыхавшись, бережно прижимая к себе замшевый сверток с волшебным зеркалом.

Маргарита села рядом с приятным девичьим смешком. Она предвкушала занятное зрелище.

— Я первый раз в театре! — шепнула она Маку и закраснелась. — Будут рассказы рассказывать — как наши парни рассказывают на завалинке?

— Что-то вроде того, — ответил Мак. — Только тут рассказы не рассказывают, а разыгрывают — актеры показывают действие.

— Случается, актеры и рассказывают, долго и нудно, — вмешался в разговор их сосед.

Мак повернулся в его сторону и обмер. Рядом с ним сидел мужчина средних лет, крепкого сложения, румяный, его темные глаза смотрели проницательно, и в умном лице было что-то ястребиное.

— Фауст! — тихо выдохнул Мак.

— Он самый! — сказал его сосед. — А ты гнусный самозванец!

— Тихо там! — прикрикнул кто-то в переднем ряду. — Не видите, спектакль уже начался!

На сцене Эдвард Аллейн вышел на край помоста, широким жестом снял шляпу и принял картинную позу, готовый к первому монологу.

— Обсудим дела позже, — сказал Мак.

— Тсс! — зашипел все тот же человек спереди. Тем временем на сцене хор завершил вступление и удалился, а Эдвард Аллейн, в дорогом малиновом стихаре и с позолоченным крестом на шее, произносил:

— Обсуждать нам нечего! — сказал Фауст. — Просто с настоящего момента я занимаю свое место, а вы проваливайте на все четыре стороны.

— Черта с два! — отрезал Мак.

Тут публика усиленно зацыкала и завозмущалась — кому интересно слушать перепалку между парой наглецов!

— Заткнитесь!

— Заглохните!

— Чтоб у вас языки поотсыхали!

Раздались и другие любезности в том же духе.

Фауст и Мак вынуждены были замолчать — оба боялись, как бы правда не вышла наружу, если их потащат вон из зала. Поэтому они только искоса с ненавистью поглядывали друг на друга, а их спутницы, Маргарита и Елена Прекрасная, похлопывали своих кавалеров по руке и шепотом призывали остыть.

А на сцене уже завершился диалог Фауста с семью Смертными Грехами. Актеры, играющие их, остались на помосте, в пестрых костюмах, с размалеванными лицами, и ученый доктор беседовал с чередой бесов.

Мак ничего перед собой не видел. Его ум работал с невероятной быстротой, продумывая обстоятельства Турнира и плачевную ситуацию, в которую он попал. Что же делать? Мак уже осознал всю серьезность аферы, в которую ввязался. Поначалу, когда он вломился в жилище Фауста в Кракове и с ходу дал согласие на предложение Мефистофеля, до него как-то не доходило, сколь велики ставки, а теперь вдруг стало ясно, что, вылетев из игры, он на самом деле очень и очень много потеряет. Итак, явился настоящий Фауст и заявляет о своих правах. Но Мак чихал на его права! Своя рубашка ближе к телу, и свой интерес Маку был важнее интересов Фауста, а Маков интерес был один — стать Фаустом. Он уже прочно в роли Фауста, и теперь самозванец — этот Второй, который уже утратил право соваться со своими правами.