Николай Романецкий - Везунчик

Я — не козел, братаны!

И потому, докурив третью или четвертую сигарету, вышел на шоссе, сел в машину и решил, что никогда Екатерине Евгеньевне Савицкой больше не позвоню.

7 августа

Утром я Альбине так и сказал. «Никогда, дорогая моя, с Савицкой больше встречаться не буду!»

Дорогая смерила меня насмешливым взглядом и выдает:

— Что? Уже втюрился?

Вопросик, типа, зашибись!

— Кто, — говорю, — втюрился? В кого?

— Ты, — отвечает, — втюрился. В госпожу Савицкую. Втюрился, втрескался, влюбился… Какие еще глаголы есть?.. Эх, черт, — говорит, — рано я тебя к ней направила! Надо было подождать, пока у нее промеж ног все заживет. Дала бы она тебе в первый же вечер, вся бы твоя романтика разом улетела!

— Да при чем здесь, — отвечаю, — романтика? Просто это как-то… И нашел слово подходящее — «бесчеловечно».

— Ох-ох-ох! — говорит моя девочка. — Бесчеловечно?.. А малютку ее к богу отправить было человечно? А «рубашку»с другого малютки носить человечно?

Мне и брякнуть в ответ нечего.

А девочка моя гвоздит дальше.

— Ты, Виталенька, как мальчик, — говорит. — Купился на розовые сопельки. Тебе ж не такая нужна! Что ты с нею через год делать будешь? Она тебе родит и захочет, чтобы ты все время рядом сидел. А ты же привык мокрощелкам под юбки заглядывать!

Вот зараза!

— Ну а ты, — говорю, — чего захочешь?

— Да я-то, — отвечает, — может, того же захочу… Хотя я — не клуша-домоседка. Будут у нас деньги — тогда увидим, чего я захочу!.. А впрочем, — говорит, — смотри сам! Я ведь и другого гинеколога с клиникой могу найти!

Да, гляжу, понесло мою Альбину не на шутку. И как-то после всех ее слов ситуация по-другому смотрится.

И вправду, ведь эта Савицкая наверняка клуша.

Потерся я носом о пушистый Альбинин затылок, руки ей на плечи положил.

— Знаешь, — говорю, — я ведь, под какую юбку ни залезу, это я к тебе забрался. Это ты подо мной всякий раз, твои груди, твои бедра, твой живот…

Она задрожала всем телом, отстранилась резко.

— Знаю, — говорит. — Потому и люблю тебя, стервеца! Если бы ты хоть на мизинчик представлял, как мне-то тяжело!

8 августа

Помылся в баньке, погрел косточки. Заодно с Пашкой Раскатовым побазарил, пока Вадька опять телок осеменял.

Выложил Пахевичу наши предложения, тот было на дыбы. Я — на своем стою. Пошел цап-царапыч — кто кого!

— Я, — говорит, — сгною тебя, Виталик.

— Сгноишь, — соглашаюсь. — Да только будет тебе от этого сплошное моральное удовлетворение. А так тридцать три с третью процента в бабках. И о «рубашке» подумай! В карты зарабатывать одному из главных питерских ментов не предлагаю. А на бирже через подставных лиц можешь и поиграть. Только для «рубашки» нужны мне три волоска с твоей буйной шевелюры.

Похрюкал он, похмыкал.

— Чертовщину, — говорит, — придумал. Не хватает только могил полуночных и черепов со светящимися дырами вместо глаз!

Короче, волосы я ему срезал. В пенофоровый пакетик положил и спрятал.

И тут ему много знать захотелось.

— Слушай, — говорит, — а где ты эти «рубашки» достаешь?

— Тебе, — отвечаю, — не все равно? Будет какой криминал, к тебе обращусь. Прикроешь небось?

— Прикрою, — говорит. — За дополнительные семнадцать и две трети процента.

Вот козел в погонах! На том и порешили. «Рубашку»я ему через неделю обещал. Дабы не думал, мент поганый, что я перед ним на задних лапках ходить буду!

Потом Вадик розовенький прибежал. Начал ныть: дай, Виталик отыграться.

Я подмигнул Пахевичу и согласился.

Сели, и начался спектакль. Ограничились теми же полутора часами. Время от времени я перезаказывал и играл на безлапье. Вадька хорохорился и потирал ручонки. Через полтора часа я проигрался в дым. Тридцать восемь с копейками Вадику и пятеру с полтиной ментяре. Золотое правило — нельзя человека постоянно без штанов оставлять. Иначе он с тобой играть не будет.

Закончилась наша банька групповухой.

9 августа

Утром я отдал пакетики с волосами Альбине.

— Зачем они, — говорю, — тебе?

— Пригодятся, — отвечает. — Ведь я кто? Колдуй, баба, колдуй, дед, сорок сбоку, ваших нет!

Поржали, и она опять за свое.

— Пора, — говорит, — Виталенька, Савицкой позвонить. А то найдется другой утешитель!

Видно, меня перекосило.

— Опять, — говорит, — двадцать пять за рыбу деньги? Ты ведь обещал!

Звякнул я Савицкой, стрелку забил. Только от кабака она на этот раз отказалась.

— Давайте, — говорит, — Виталий Сергеевич, сегодня просто погуляем.

Погуляем так погуляем… Решил я ее свозить в тот лесок, возле Тарховки, где болт семигранный на полянке стоит. Клинику Наташке оставил, поехал пораньше, чтобы засветло.

Сегодня Катя была без парика. Не знаю, что она там в зеркале видит, когда черный парик надевает, но в блондинках ей гораздо круче.

Поздоровались.

— А почему бы, — говорю, — нам с вами, Екатерина Евгеньевна, по лесу не прогуляться? Грибов, правда, не обещаю, но сосновый аромат — в полный рост!

Согласилась.

Сели в машину, покатили. Когда на обочине остановились, она вдруг прямая вся стала, будто в позвоночник лом загнали. Вышла из машины, покачнулась. Я — под руку.

— Вам, — говорю, — плохо?

— Нет-нет, — шепчет, — все в порядке. Повел ее через дорогу — идет, едва не спотыкаясь. Я ее под локоток покрепче. Привел к памятнику, показал болт семигранный.

Она печально так на меня посмотрела.

— Вы знаете, — говорит, — мы с мужем сюда часто приезжали, когда студентами были. Он Стругацких очень любил…

Господи ты боже мой!

И вдруг в рев. Уткнулась мне в лацкан пиджака и гвоздичку мою в петличке поливает, да так, что того и гляди — кустик вырастет.

Тут мне хреново стало до самых печенок. Это ведь она не просто пиздрики разводит, это она мужа своего оплакивает. Я аж зубами скрипнул. Сдохни я сейчас — меня так оплакивать некому. Альбина рыдать не будет. Губы станет кусать, рвать и метать станет — за то, что не вовремя ушел. Но рыдать — ни в коем разе. Не та порода!!!

Хотя за это я ее и люблю. Возьмись Альбина обливаться слезами у меня на груди, да я бы ее… тут же за ворота отправил. Мы — медицина, у нас вместо нервов канаты стальные!..

Отплакалась Катя. Взглянула на меня благодарно.

— Спасибо, — говорит, — Виталий Сергеевич, я сейчас с Вадимом будто попрощалась наконец.

— А он что, — спрашиваю осторожно, — умер?

— Да, — отвечает. — Умер.

И вдруг просветлела вся, словно ее солнцем облило.

Хороша все-таки сучка!.. Тьфу ты, господи, будто и слов других не знаю! Сучка, телка, шлюха…. Из них одна — девочка моя…

Катя подняла голову, глаза распахнула, вроде бы сны и небо в первый раз увидела.

— Вы правы, — говорит, — Виталий Сергеевич. Нужно жить дальше. Как я вам благодарна!.. Вы ведь в ресторан хотели? Теперь я согласна, теперь мне самое место — в ресторане!