Карина Дёмина - Медведица, или Легенда о Черном Янгаре

Ерхо Ину искал тайник.

А Великий полоз, свернувшись на потолке, наблюдал за ним.

— Я просил присмотреть за ней, — Янгар задрал голову. — Я знаю, что ты можешь!

Рисованные глаза змеи были мертвы.

— Почему ты позволил?

Молчание.

И добраться до потолка непросто. Приходится тащить колоду, в которой ржавел топор. И раскроив ладонь, Янгар прижал ее к змеиной теплой шкуре.

Печать упала в руку.

Камень. Живой камень. Четырехгранный некогда, но с обломанным краем, откуда отец отколол кусок для кёнига. Зеленоватый цвет. И гладкая, будто стеклянная поверхность.

— Неужели она настолько ценна? — Янгар поднес печать к змеиной морде. — Это твой дар. И я понимаю, что он важен. И что его следовало беречь, но… отдать за нее жизнь? Сначала отец. Потом дядя. Мама… остальные…

Великий Полоз разглядывал своего потомка.

— Странно, — убрав Печать в кошель, Янгар провел ладонью по шершавому потолку, убеждаясь, что Змей на нем все-таки нарисован, пусть бы и выглядел он живым. — Я понимаю, что без этого дара остался бы калекой, но… не будь Печати, может, все сложилось бы по-другому?

И золотых домов по-прежнему было бы тринадцать.

Янгар повернулся к окну.

Стояла бы усадьба в прежнем тяжеловесном ее великолепии. И голос отца доносился бы из приоткрытых окон. Стучал бы молот кузнеца… жизнь кипела бы.

А он? Кем бы он стал?

Наследником тринадцатого рода.

Прислонившись лбом к каменной стене, Янгар закрыл глаза. Он вычерчивал жизнь наново, вымарывая из нее смерть отца и разговор с дядей, ночной пожар и мамины обезумевшие от ужаса глаза. Дорогу. Чужой локоть, давящий на спину.

И золото тронного зала.

Боль, которой слишком много.

…загон для рабов. Толкотню у корыта с водой, которое наполняли поутру. Сухие лепешки. И растерянность: он не знал языка.

И место, в которое попал, было ужасно.

…первый побег. Палка в руке надсмотрщика.

…торги.

…и постепенное осознание, что так будет всегда.

…красные ковры пустыни Дайхан. Караван. Новый хозяин и новый рынок… много хозяев… арена… медведь.

Хазмат.

Столб. Цепь.

…танцуй, песий сын…

Кровь на песке, даже во снах только кровь на песке… и на атласных подушках.

Побег. Предгорья. Разбойники и их кривая, сведенная к острию клинка правда. Шакальи сотни, подобравшиеся вплотную. И привкус смерти на губах. Пустыня.

Путь к морю.

И оно, серо-синее, роскошное, необъятное. Оно встретило Янгара ударами ветра и преддверием бури. Небо выгнулось, и распластался чуть ниже облаков черный буревестник…

Не было бы.

Ничего этого не было бы.

Янгар сжал кошель, чувствуя сквозь ткань тепло печати.

Ничего.

Ни Кейсо. Ни Аану.

Ни Олли Ину, который упрямо не шел из головы.

А внизу Янгара ждали.

Талли Ину едва исполнилось двадцать, но выглядел он моложе и, пожалуй, меньше всего из детей Тридуба походил на отца. Талли был высок и тонок в кости, лицо имел девичье, округлое с пухлыми губами. И темная кудрявая бородка смотрелась на нем чуждой, словно бы приклеенной.

Талли Ину оседлал колоду и с задумчивым видом расковыривал трещину в ней. Узкие руки его были тонки, но рукоять ножа держали цепко.

— Меня ждешь? — поинтересовался Янгар.

— Тебя жду, — Талли нож выронил, но коснуться земли не позволил, подхватил на лету и в ножны вернул. Красуется.

— Не боишься?

Молод. И нагл.

Но не настолько, чтобы не осознавать опасности или полагать, что белая тряпка, которой он перевязал плечо, будет иметь для Янгара значение. Нет, не по собственному желанию Талли появился у Белой башни.

— Не боюсь, — Талли отбросил за спину косу, перевитую алой нарядной лентой. — У меня к тебе слово.

Он дернул хвост тряпки и, поднявшись, заговорил:

— Моя сестра…

…сестра?

…не Ерхо Ину, но сладкоголосая птичка с синими глазами, с губами, полными яда?

— …предлагает тебе сделку. Ей нужна Печать.

— Ей?

Янгар сделал шаг.

— Да, — Талли не попятился, лишь подбородок задрал. И в глаза глядит смело, с вызовом.

— Зачем?

Синие глаза… у них у всех синие глаза, только Аану боги наградили зеленью.

— Зря спрашиваю?

Мальчишка хмурится, и губу нижнюю оттопыривает, отчего детское личико приобретает выражение капризное.

— Зря, — Янгар остановился в шаге от сына Ину. И тот не выдержал, отшатнулся, отступил, положив ладонь на рукоять ножа. — Все ведь просто. Она не мужу собирается услужить… и не отцу…

…Ерхо Ину удивился бы, узнав об этой встрече.

— Она беспокоится о себе. Верно? Так молода… так красива… все ей это говорили.

…огненные мошки плясали в глазах.

— И ей страшно потерять эту красоту. А время беспощадно ко всем… что она тебе обещала?

…уж не трон ли Оленьего города?

Или скорее уж место по правую руку мудрой кейне, которая будет править после смерти мужа. Ему недолго осталось.

— Ты отдашь печать сестре, — повторил Талли, пытаясь вернуть утерянную маску насмешливого безразличия.

— А что взамен?

— Взамен… она поможет тебе стать кёнигом.

Приманка для глупца.

— Подумай, Янгар, — Талли вдруг поверил, что предложение это будет принято и, оправившись от страха, вцепился в рукав. — Хорошо подумай. Вилхо скоро умрет…

…и Пиркко достанется Оленья корона, слишком тяжелая для женщины.

Советники потребуют от нее выйти замуж.

И передать власть супругу, ибо таков закон.

— …ты получишь все.

Корону из золота. Неудобный трон. И ненужную женщину.

— Нет.

Мальчишка нахмурился. В его представлении только глупец мог отказаться от подобной чести.

— Но я готов расстаться с Печатью, — Янгар развязал кошель и вытряхнул ее на ладонь. — Вот она. Передай сестре, что власть она пусть себе оставит. А мне нужны моя жена и мой враг.

— Ты…

— Я все равно приду за ними, — добавил Янгар и, спрятав Печать, поинтересовался: — Ты верхом?

Конечно.

Вороной жеребец был хорош, и заводной не хуже.

— Стой! — Талли попытался перехватить поводья. — Ты не понимаешь! Она все равно не отпустит тебя! Пиркко получает то, чего хочет. И лучше, если ты сам к ней придешь.

Он отшатнулся, и плеть обожгла белые пальцы.

И Талли отпрыгнул, тряся раненой рукой.

Захрапел жеребец. И дорога сама нырнула под копыта. Весенний ветер коснулся щеки, словно погладил, успокаивая: есть еще время.

Успеешь вернуться, Янгхаар Каапо.

На балкончике сквозило, и Вилхо кутался в меха, пытаясь согреться. Все-таки сыро весной. Зябко. И не спасают ни тяжелые соболиные одеяло, ни бронзовые жаровни на узорчатых ножках, в которых трепещет яркое пламя, ни горячее, сдобренное травами вино.

Мерзнут ноги, завернутые в несколько пуховых платков, укутанные толстой медвежьей шкурой. И нагретые камни, которые рабы подкладывают под пятки, спасают лишь ненадолго.