Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма

— И останешься со мной? Сделаешь все, чего я хочу? Чего мы хотим?

— Да, — ответила Юленька и вдохнула туман, а потом выдохнула, но не весь. Туман остался внутри, и Юленька перестала быть собой. Она помнила собственное имя и все, что было с нею прежде, но удивлялась, потому как бывшее — было нелепо и глупо.

— Варх! — волк сел и оскалился, насмехаясь над людьми. Он был огромным, больше Юленьки, больше Алекса. И с каждой секундой становился все больше.

— Юлька, не шевелись.

Она и не собиралась. Она стояла и думала, что если Алекса толкнуть в спину, он упадет. Конечно, упадет — скользко ведь.

И правильно… Юленьке обещали. Обещание исполнено. Волки не тронут Алекса, если Юленьке так хочется. Но хочется ли ей?

Спина рядом. Широкая спина в плаще из черной шкуры. Близко… очень близко.

— Не шевелись… — он медленно отвел руку назад, как если бы держал не молот, но клюшку для гольфа. И ударил смешно, нелепо. Но Мьёлльнир закричал, разбивая смороженный воздух, как стекло… и волк разлетелся стеклянной фигуркой.

Взвыл второй.

— Чего же ты ждешь, милая? Помоги нам.

И Юленька, решившись, со всей силы толкнула Алекса в спину.

Снег поставил подножку и тут же превратился в гладкую, накатанную дорогу. Алекс летел по ней, кувыркаясь, путаясь в плаще, пытаясь не выпустить из рук молот, хватая ртом молочную взвесь и проклиная Крышкину.

Идиотка!

Что она творит? Мало он с ней возился? Бросить надо было! Бросить и…

Падение закончилось в расселине. Алекса припечатало к скале. Выступ ее тупым мечом ударил в спину, обездвижив на миг. Но и мига хватило.

Волк навалился молча, погребая под собственной тяжестью. Руку придавил. Правую. А левая, пустая, бесполезна. Но Алекс бил по шкуре зверя, и шкура звенела. Алекс драл ее пальцами, но лишь резался об острые края инеистой шести. Алекс кричал и тянул из-под себя выбитую, вывернутую правую руку, боясь лишь одного — не успеет.

Конечно… пальцы ослабели. И плечо чужое. Мягкое. Волк мог бы убить… ждет? Кого.

Крышкина-Покрышкина. Идет по дорожке, глядит на Алекса.

В руках ее — длинная льдинина с талым краем.

— Юлька! — Алекс почти вытянул руку. — Юлька, очнись!

Она не в себе. Просто она — не в себе. Она подойдет и очнется. Поймет, что не надо Алекса убивать. Не надо… он же не враг!

— Юлька, это ведь не ты?

Волк отвернулся, но не ушел. Если бы волк приподнялся, хотя бы немного. Самую-самую малость, тогда…

Крышкина присела рядом и, отложив льдину, сунула пальцы под горло Алексу.

— Не шевелись, пожалуйста, — попросила она. — Мне неудобно.

Алекс прижал подбородок к шее.

— Ты мне мешаешь. Всегда мешаешь. И сейчас мешаешь. Нельзя мешать!

Он не мешает, он выжить пытается. Как?

— Я… я помогу. Я сделаю, как ты хочешь.

— Да?

— Обещаю! Только пусть он немного сдвинется? Неудобно же.

— Врешь? — она склонила голову к плечу, сделавшись похожей на огромную птицу. — Врешь!

— Клянусь! Чем хочешь, поклянусь! Выполню… все, что скажешь.

Волку хватит одного удара. А Крышкина? Что с ней делать? Убегать? Убить? Она же своя. Она не виновата, что такой стала.

Юлька смотрела на волка долго, словно примеряясь, а потом вдруг ударила наотмашь. Льдина распорола бок. Черная жижа хлынула из раны, оплавляя края, растекаясь и ширясь. Волк становился водой.

Умирал молча.

Алекс поднялся — правая рука затекла и висела плетью, лишь пальцы мертво, упрямо, продолжали цепляться за рукоять Мьёлльнира.

— Так лучше? — серьезно спросила Крышкина.

— Намного.

Он почти поверил, что Юлька стала прежней, нормальной, как она улыбнулась и сказала:

— Теперь ты должен исполнить клятву.

— И… и чего ты хочешь?

Крышкина протянула льдину.

— Убей себя.

Не собирался Алекс убивать себя. Не собирался и все тут! Но левая, живая рука вцепилась в осколок.

— Ты же этого не хочешь! Юлька, ты что…

— Хочу, — она перекатила голову на другое плечо.

Кукла на веревочках. Рисованные глаза и рот тоже рисованный. Улыбается. Ждет. А веревочки уже видны, тонкие, прозрачные, как леска в воде. Они выходят из головы и рук, тянутся вверх, прячутся в рукаве кукловода.

— Мы хотим, — сказала Крышкина.

— Мы хотим! — повторила та, которая стояла за ней. Не человек — дерево. Ива снежногривая. Волосы-ветви до самой земли стекают, блестят льдяными камнями, но ярче льда сверкают синие глаза. — Мы хотим!

Снежная дева хохочет. И голос ее — вой волчьей стаи — летит сквозь сладкую метель.

— Бей же, Алекс! Не трусь! Или ты, как твой отец?

— Да… нет! Я не трус! Он не трус!

Острие льдины уперлось в грудь, увязнув в черном волчьем меху. Спасибо Бьорну за подарок.

— Не поможет! — говорят Крышкина и ее хозяйка. — Бей. Ты клялся. Клятву надо держать.

— Я… — Алекс хочет разжать пальцы, но те приросли к рукояти. — Я не тебе обещал! А ей! Ты — не она!

— Я — мара. Мы — мара.

— Отпусти ее. Слышишь?

— Слышу, — дева коснулась Юлькиной головы, и светлые волосы обындевели. — Но зачем? Что ждет ее здесь? Или там? Жизнь, мимолетная, как прикосновение солнца? Я так давно не видела солнца… я забыла, как оно выглядит. Но она еще помнит. У нее замечательные воспоминания. Мне хватит их надолго.

— Отпусти!

Лед не плавился, но продавливал шерсть, рвался к теплой коже.

— Мы будем смотреть ее сны… мы будем долго-долго смотреть ее сны. Наверное, вечность. Вечность — это почти навсегда.

— Ты… ты все равно ее убьешь.

— Только когда закончится вечность.

Кожу обожгло.

— Но мне хватит тебя, — мара наклонилась и выдохнула Алексу в лицо колючий снежный рой. — Не спорь со мной. Не спорь с собой… сдержи слово. Ты боишься?

Ее палец лег на льдину. Надавил, проталкивая в тело.

— Разве тебе больно?

— Нет. Я не хочу умирать!

Кровь плавила лед, заостряя лезвие.

Ударить надо. Второй рукой. Свободна ведь. Мьёлльнир не подведет.

— Не стоит, — она улыбается. — Лучше поцелуй меня. Не об этом ли ты мечтал?

Ее губы — алые рубины. Ее щеки — жемчуга рассвета. Ее волосы седы, но она молода. Она диктует ему, как ее видеть. На самом деле она — чудовище. Просто еще одно чудовище. Нельзя пускать ее в голову!

— Скажи, ты уже был с женщиной?

Лизка из 11-го «Б». Бабки вперед. Туалет и теплые, потные сиськи под колючей кофтой. Грязный подвал. Кровать на пружинах. Матрац. Пиво. Сигареты. Шум в голове, не то от выпитого, не то от страха и смелости сразу.

Лизка лежит на спине и курит. Она всегда курит, а пепел стряхивает прямо на матрац.

— Бабки вперед.

Купюры она сама выхватывает из рук и только хмыкает. Ее равнодушие унижает Алекса.

— Ты это, недолго, лады?

Лизка роняет сигарету и потягивается. Ее жесты, ее лицо с крупным подбородком и узким лбом, к которому прилипли прядки волос, ее запахи всплывают в памяти, как если бы их оттуда вытаскивали.