Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма

Кошка улыбалась. А клыки у нее длинные. Острые. И когти — чем не ножи?

— Сменим его? Назовем это место… долиной забытых героев. Кто знает теперь о Хёгни, убившем Сигурда? Или о мстительной дочери Гьюки? Или о Сванхильд, которую Атли под копыта коней бросил? О самом Атли, поедателе сыновей? О Хельги, убийце Хундинга? Хёдбродде, победившем Инсунга? И славном младшем брате его. Оглянись, человечий детеныш. Здесь некогда эйнхерии Вальгаллы бились с инеистыми великанами и йотунами. А дети Хель добивали слабых. Асы сошлись с асами, и рухнули чертоги Имира. Здесь море пахали два корабля, равновеликих славой и силой. Скидбландир стремился пробить грудь Нагльфара. А тот пламенем волны палил. Змей же Ёрмунганд, восстав со дна, грозился изничтожить всех. Здесь великан Сурт увидел, что нет в бою ни правых, ни виновных. И собрав весь жар мира, выплеснул его на берег. Берег теперь далеко, правда? Здесь некогда закончился мир. Но кто теперь помнит об этом? На твоих ногах прах героев. Но на что он годен? Деревья и те не растут.

И кошка звонко рассмеялась. Только из глаз ее текли слезы. Прах глотал их, выпуская белесые, похожие на червей, ростки.

— Помни… помни нас… — умоляли голоса. Алексу же хотелось убраться подальше.

Прах героев прочно прилип к сапогам из черной кожи. Впитался в волчий плащ и в волосы.

Хуже, чем сигаретный дым.

Горше на вкус.

— Идем, — кошка соскочила на землю, и прах выдержал ее. — Здесь и вправду не стоит задерживаться. Когда-нибудь это место исчезнет, и всем станет спокойней. К слову о забытых… Алекс, твой отец весьма о тебе беспокоится. Я посоветовала ему завести другого детеныша, но он как-то не захотел. Пока во всяком случае. Он еще не знает, что норны дали виру за тебя. Хотя если и узнает… Вы, люди, бываете упрямы.

— Ты видела отца?

— Конечно, видела. Не скажу, что успела соскучиться. Он мало изменился. Такой же трус, как прежде.

Алекс остолбенел. Врет! Отец — не трус. И никогда не был трусом. Это Алекс всего боится и ревет, как девчонка. А отец… отец сильный. Сильнее всех!

— Ему было начертано владеть Ниффльхеймом, — сказала Советница. — И тогда Бьорн остался бы жив.

Драугр дотянул до края леса и упал, распластавшись в пыли. Он лежал, дрожа и прижимаясь к земле. Из-под сомкнутых век сочилась гниль, похожая на слезы. Но Брунмиги не верил, что драугры способны плакать.

— Больно? — спросил он, склоняясь над мертвецом. Преодолев брезгливость, Брунмиги развязал шейный платок. — Лежи, лежи уже.

Нити прорвали кожу, и на шее черным пятном расползалась рана. Брунмиги попытался стянуть края ее, но старая шкура сошла.

— Линяешь?

Драугр не шелохнулся.

— Линяешь, — повторил Брунмиги для себя уже. Звук его голоса тревожил покой ушедших, они перешептывались, звали, манили. Пускай себе.

— Отдохнем? Им ведь от нас не уйти, верно? А раз так, то надо отлежаться. Ты вот вылиняешь, вырастешь. Сильным станешь. Ты и так сильный.

Дернулись веки, приоткрывая черные щели-глаза.

— Погладить? — тролль провел по жестким волосам, колючим и ломким. — Когда-то… давным-давно у меня был сом. Огромный, что это дерево… каждый ус с мою руку толщиной. Он жил в моем омуте. Мог бы уйти, но жил. Сом катал меня по реке, до самых порогов и назад. Я ему лягушек ловил. И шкуру чистил. Вечно она за зиму зарастала зеленью…

Кожа с драугра слазила легко, стоило поддеть когтем, как отпадала, обнажая свежую, мягкую. И мертвец перевернулся на спину, подставляя брюхо и грудину. Четко проступали переломанные ребра, а одно, проткнув плоть, торчало наружу.

— Потерпи, сейчас мы его, — Брунмиги брался аккуратно, трясясь от ужаса. Вдруг да кинется безмозглая тварь? Но драугр лежал смирнехонько, глядел только, и не понять было, о чем он думает.

Если думает.

— А потом пришли люди. Перегородили сетями реку, стали кричать, воду баламутить… не помогло. И тогда дохлого петуха в омут бросили. И сом проглотил. Я говорил ему, что нельзя людям верить…

Осколок вошел с хрустом, повернулся и сам приклеился к другому. Брунмиги вытащил палец из дыры и та затянулась.

— Отравили моего сома. Страшно это было. Он мучился, метался в ямине, а ослабнув — поднялся наверх. Там его и ждали. Били копьями, дубинами. Крюками протыкали шкуру, волочили… а ихний главный, с крестом который, все твердил, что отродье демона они одолели. Только какой же из сома демон? Рыбина он, хоть и большая.

— Большая, — повторил драугр.

— Без него река опустела… и лягух развелось. Есть хочешь?

— Хочешь!

— Тоже безголовый. На вот, пей.

Драугр хлебал из плошки, а Брунмиги тряс флягу, пытаясь на слух определить, много ли в ней осталось. Должно было много, столько, чтоб до самого края мира дойти. А когда понадобится — то и за край. Но дальше что?

Не знал. Боялся думать и потому позволял себе дух перевести, глядел на деревья и вспоминал иной лес.

Деревья росли на камнях и тянулись до самых небес. Кроны их красили зеленью облака, ловили солнечный свет и спускали к корням. Свет обнимал шершавые стволы, плавил живицу и наполнял воздух свежим хвойным духом. Свет рассыпался по земле, прорастая белыми цветами багульника, миртом болотным и сухим вереском. Пчелы плясали, гудели, обещая скорое медовое богатство. И бортник, старый, седобородый Бруни, и вправду крепкий, как броня, каждый день проверял свои угодья.

На осень он приходил с горшком и корзиной трав. Жег, дымил, изгоняя злые пчелиные семьи. Тянул крепкие соты, резал ножом.

Злились пчелы, кидались на вора.

Никогда не обирал их Бруни до последнего. Берег. И старый порядок зная, всегда оставлял у подножья сосны крупный кусок сот.

Вкусен был мед вересковый. Сладок. А еще, случалось, пел Бруни-старик чужие висы хриплым голосом, о героях и чудовищах, о землях дальних и море, которое было близко и далеко, о подвигах ратных, бурях оружных, девах прекрасных… слушали его сосны и вереск.

Запоминали, чтобы зиму напролет пересказывать друг дружке истории. Слушал и Брунмиги. А когда прихворала правнучка Бруни, девка хилая, слабая, такую только гриму и отдать, самолично отправился тролль к ближайшему кургану, кланялся ульдре, просил молока.

Вспоминание резануло обидой.

Сама виновата, сестрица рогатая! Разве ж не предупреждал ее Брунмиги? И тогда, и теперь? Но упрямство у них воистину бычье…

Выздоровела правнучка, выросла. Замуж вышла. Деда схоронила и, деток родив, назвала старшего Бруни, крепкая броня, значит.

— И знаешь, что дальше было? — спросил тролль, хотя как мог знать это мертвец-драугр, рожденный в мире, где не принято было о прошлом помнить. — А было так, что погнали меня из реки…

Сначала церковь выросла. Появилась она на могильном древнем кургане. Его насыпали люди с желтыми волосами, пряча под жесткой земляной периной такого же, как они человека. В ногах его лег конь. В руки ему дали меч. Две женщины, тонкие, что ивовые прутья, сами ушли в безвестную страну. И золото грузное прикрыло раны на груди их.