Карина Дёмина - Владетель Ниффльхейма

— Где мы?

— Там, где нужна помощь. Идем.

Он легким шагом пересек лужайку по одной из вытертых на зелени дорожек, и взбежал по ступенькам.

— Ну же, Белочка!

— Что это за место? Что это за место?!

— Детский дом. Всего лишь детский дом. Дом для детей.

Белле Петровне не нужны эти, совершенно чужие дети! Они не заменят Юленьку!

Более того, она ненавидит детей. Именно этих, брошенных, как безымянный мальчишка из соседней палаты, который должен был умереть, но не умирал. И Белла Петровна хотела ему помочь… просто помочь…

— Им нужна помощь. Любая. Побудешь волонтером. Посмотришь и…

Белла Петровна не желает помогать. Ее ждет палата и книга с недочитанной сказкой. Если прочитать ее вслух десять тысяч раз, то все наладится.

Десять тысяч — хорошее число.

— Идем, — повторил Вася и прежним, просящим тоном, добавил. — Пожалуйста. Ради меня. Ради нас с Юлей.

Белла Петровна решилась.

В доме жила весна. Ее запах — парной земли, свежего древесного сока и первоцветов — стоял в холле, он же, ослабевший, но терпкий, словно чай, держался и в комнатах, по которым Беллу Петровну водил муж, показывая и рассказывая.

Откуда он знает все об этом месте? И почему прежде не давал себе труда поделиться знанием?

Нет, Белла Петровна вовсе не собиралась здесь задерживаться. Но как-то так вышло, что задержалась. Она очнулась уже вечером, среди детей с одинаковыми, словно рисованными лицами. Дети сидели кругом и смотрели на Беллу Петровну.

Чего они хотят?

— А дальше что? — спросила девочка в синем школьном сарафане. — Что дальше?

И опустив взгляд, Белла Петровна увидела книгу, ту самую, тяжелую, с глянцевыми страницами и яркими картинками.

— Дальше? Дальше Герда спасет Кая, — севшим голосом ответила Белла Петровна. — И все будет хорошо.

Белла Петровна закрыла книгу и обернулась. Она успела заметить тень в дверях, но та моментально растворилась, лишь запах весны усилился, стал назойливым, отвратительным.

— Сема, ну послушай меня пожалуйста, — Аллочка сидела в пол-оборота. Солнечный свет, проникая сквозь стекло, окутывал ее золотым покровом. Ее кожа, бледная, прозрачная, светилась. Растрепанные волосы сияли, и Семен Семенович смотрел на них, поражаясь тому, как раньше не замечал, до чего удивительная ему жена досталась.

Забыл наверное.

Помнил, помнил, а потом взял и забыл.

— Я… я не хочу тебя обижать, — она говорила медленно, подбирая слова, и поглядывала — не злится ли он. А он не злился, устал слишком, и драконье сердце напоминало, что злиться не стоит.

Уже две недели это сердце кочевало по карманам. Семен Семенович не находил в себе сил расстаться с ним, как в далеком детстве не умел расставаться с осколками кремния, подшипниками, перламутровыми раковинами с острым краем и прочими крайне нужными вещами. А потому просто перекладывал из одного кармана в другой.

— Сядь, пожалуйста, — попросила Аллочка. — Я не могу говорить, когда ты… нависаешь.

И Семен Семенович опустился на диванчик, несколько опасаясь, что тот развалится. Мебель в квартирке была дрянной. Как и сама квартирка, тесная, темная, спрятавшаяся в улье-многоэтажке. Комнат всего две, и вторая заперта на ключ, хранит пыльные залежи хозяйской мебели.

Что Аллочка делает в этом странном месте?

— Поехали домой, — снова предлагает Семен Семенович и снова опасается отказа.

Аллочка не спешит. Она кривится, готовая расплакаться — раньше ее слезы злили, а теперь просто становится страшно, безотчетно, но до ледяного штыря в позвоночнике и языка, прикипевшего к нёбу.

— Ты не подумай, что я неблагодарная. Или что собираюсь судиться. Я не буду судиться. Я… мне не надо денег.

— Что, совсем?

На что она жить будет? Ничего ведь не умеет. Мисс-чего-то-там. Королева подиума, оставившая королевство по первому требованию…

Драконье сердце нагревается, вычерпывая злость, опустошая и без того пустую душу.

— Я понимаю, что ты сейчас думаешь, — Аллочкины ладони лежали на расшитой пионами скатерти. — Что я не знаю, чего хочу. Я знаю. Я понимаю, что мне будет тяжело, но… я попробую.

— Почему?

Ногти остригла. Или правильнее будет сказать — сняла? У нее же длинные были, заостренные. А теперь вот короткие. И глаза не накрашены.

Баринов не помнит, когда в последний раз видел ее ненакрашеной.

— Потому что я схожу с ума. Нет, Сема, ты не перебивай, пожалуйста!

Он и не собирался.

— Я больше не могу там, понимаешь? Тебя нет. Саши нет. Никого нет. Пусто и пусто. Я хожу из комнаты в комнату и… и зачем нам столько? Мы друг друга там не видели. Это же удобно — не видеть друг друга.

— Ты очень красивая. Теперь.

— Я все гадала, когда тебе надоест играть в семью, когда ты Сашку заберешь и на дверь покажешь. Все ведь так делают. Все… и привыкать нельзя.

— А что можно?

— Драгоценности собирать. Лучше, если с камнями и авторской работы. Надежней. Так все делают.

Почему ей стали вдруг важны были эти абстрактные «все»? Кто они вообще такие?

— И чтобы машина была. И квартира, желательно, если в элитном доме. Мировое соглашение…

— Алла, а я дракона убил.

— Что? — она вздрогнула и забыла о своем мировом соглашении и несуществующей квартире. Но если бы ей нужна была квартира, действительно нужна, Семен Семенович купил бы. И купит, чтобы она не жила в этой норе.

Денег тоже даст, столько, сколько надо будет.

— Дракона. Настоящего. А голову не принес. Надо, наверное, было, только как-то вот не подумал.

— Ты смеешься надо мной?

— Ничуть. Я бы принес тебе голову дракона и возложил бы к ногам.

— Зачем?

— Принято так. Я тебе — голову. Ты мне — руку и сердце. Бартер.

Ей идет улыбка, и надо бы сказать, но почему-то сложно говорить простые вещи. И Семен Семенович совсем теряется, хотя подобного с ним давненько не случалось.

— Я дом для тебя строил. И для Шурки тоже. Чтобы всем места хватало. Чтобы просто не мешали друг другу. Но если не нравится, то другой купим. Такой, как ты скажешь. А не хочешь дом, тогда квартиру. Сама выберешь. Завтра поедешь и выберешь.

Алла покачала головой.

— Почему? Я настолько отвратительный муж?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

Не кричать. На нее нельзя кричать, потому что она слабая и испугается. А ей сейчас вредно пугаться. Ей вообще вредно находиться в этой дыре, где отчетливо пахнет газом, за стеной шелестят мыши, а за окном виднеются трубы старого завода. Они выдыхают дым, целые желтые облака треклятого дыма, травят город и его, Семена, женщину.

— Послушай, Шурка вернется. Уже скоро. Я знаю, что он вернется, и как я ему скажу, что тебя нету? Я вообще не умею с ним разговаривать. Только ору. Но я ведь не специально.