Ольга Погожева - Я стану твоим врагом

— Ты, Марион, — выдохнул командующий, начиная пьянеть от невозможной близости, — ты станешь её лучшим телохранителем! Ты станешь её самой верной защитницей! Ты никому не позволишь взглянуть в её сторону с неуважением, никому не позволишь обидеть или огорчить её! Потому что если хоть один волос упадёт с её головы — ты лишишься сына!

Марион чувствовала его всем телом — эту жуткую звериную мощь, этот взгляд, которого так боялись при валлийском дворе, но который терял рядом с ней всю свою проницательность, весь лёд, разгораясь диким огнём — чувствовала и ничего не могла сделать. Она привыкла сражаться на полях сражений и, должно быть, ещё могла бы победить Ликонта там — но не здесь, не в стенах своей опочивальни, не в этом проклятом платье, сковывавшем движения.

— Ненавижу тебя, — звенящим голосом выговорила она, глядя ему в глаза.

Несколько бесконечно долгих мгновений они стояли, прижатые друг к другу, так близко, что она чувствовала частое дыхание, срывавшееся с его губ — а затем Нестор отпустил её, отпрянув на шаг назад. Некоторое время он смотрел ей в глаза, успокаивая дыхание, смотрел, борясь с искушением — такая непривычно уязвимая стояла она у стены, с растрепавшимися волосами, полураздетая, красная от унижения и борьбы, что он пытался подавить в себе сразу два чувства: безудержной страсти и глубокого сожаления. Не так он видел их разговор. Не так собирался попрощаться перед дорогой.

Не такими глазами она должна смотреть на него…

Он выпрямился, отрезвляя рассудок титаническим усилием, и, развернувшись, шагнул к двери.

— Помни, что я сказал, Марион, — уже спокойно проговорил он, проворачивая ключ.

Дверь мягко щёлкнула, закрываясь за герцогом, и Синяя баронесса, размахнувшись, бросила подхваченный с туалетного столика флакон. Духи разбились, встретившись с деревянными дверьми, наполнив опочивальню тёрпким ароматом, и воительница, запустив пальцы в волосы, бессильно опустилась на пол.

Крон-принц шёл по коридорам без всякой задержки: лакеи и стража распахивали перед ним двери, пропуская наследника престола с почтительными поклонами. У королевской опочивальни Андоим остановился, ожидая, пока стражники не расступятся, и пока бодрый, невзирая на поздний час, пожилой лакей отопрёт перед ним двери.

— Его величество ожидают вас, ваше высочество.

Андоим вошёл, и двери плотно закрылись за ним.

— Я ждал тебя, — сидевший у камина старый король пошевелился, указывая сыну на соседнее кресло. — Садись.

— Будешь читать мне нотации, отец? — Андоим медленно отлепился от дверного косяка и обошёл отцовское кресло, бросая быстрый взгляд на туалетный столик. Всё, как и доносил шпион: сонное зелье в синей бутылке стояло на краю, и оставалось его совсем чуть-чуть, на донышке. Крышка была снята; рядом стоял пустой бокал: очевидно, король готовился принять лекарство после разговора с ним.

— Нет. Я не стану тратить на это время, сын.

Крон-принц присел рядом, испытывающе глядя на стареющего монарха. Харитон придерживался строгих взглядов на семейные ценности, и бесконечные скандалы с наследником порядком утомили обоих.

— Тогда что? Заскучал без ваших долгих бесед с Ликонтом? Я не он, отец, я человек из плоти и крови, такой, каким ты меня создал, — кривая усмешка, скользнувшая по губам Андоима, ножом резанула сердце старого короля. — В отличие от него, я испытываю определённые потребности. Во сне, например.

— Признаюсь, мне не хватает Нестора, хотя после его отъезда прошло всего несколько дней, — сухо отвечал отец. Годы правления и войны не пощадили Харитона: в молодости решительный, вплоть до жестокости, монарх сейчас не имел сил даже на разговор с собственным сыном. И всё же молчать было уже нельзя. — Но я позвал тебя не за этим. Я не стану тратить ни своего, ни твоего времени, Андоим. Решение принято, и я лишь корю себя за долгие сомнения. Я не отдам тебе корону.

Вот это оказалось настоящим ударом. Андоим неуверенно усмехнулся, разглядывая отца так, будто увидел впервые.

— Да ну? И кому же ты её передашь? Полудурку Оресту? Я был о тебе лучшего мнения, отец.

— Я готов передать её даже конюху, лишь бы уберечь от твоих грязных рук, Андоим! — не выдержав, выкрикнул король, приподнимаясь в кресле. — Ты недостоин называться мужчиной, а тем более наследником престола! Ты никогда не станешь королём Валлии!

— А как же мир с Авероном? — нимало не смутившись вспышке гнева, издевательски уточнил Андоим. — Я женат на аверонке, отец, вы с Севериной сами спланировали нашу свадьбу! С этим ты что будешь делать?

— О, не беспокойся за это. Нестор напомнил мне один весьма древний, но всё ещё действующий закон, — глухо ответил Харитон, пытаясь успокоиться. — Если королевскую чету признают бесплодной, у них забирается право наследования короны. Не переживай: мир с Авероном мы сохраним. После коронации Ореста мы добьёмся вашего с Таирой развода, и король Орест возьмёт её в жёны.

— Смотрю, вы с Нестором всё продумали, — дрожащим от гнева голосом выговорил Андоим. — Мнение этого ублюдка для тебя важнее судьбы собственного сына?

— Твоя судьба в твоих руках, — отрезал Харитон. — Когда Ликонт вернётся из поездки, я отрекусь от короны в пользу своего младшего сына. При поддержке командующего и всей армии, которая за ним, это будет очень просто. Ты получишь свою часть наследства, и сможешь делать с ней то, что посчитаешь нужным — но за пределами Галагата. На этом всё, Андоим. Ты свободен.

Крон-принц страшно глянул на отца и поднялся. Король подчёркнуто не замечал сына, глядя в огонь. Медленно обойдя кресло монарха, Андоим остановился за спинкой и вытащил из кармана пакетик с порошком, подсыпая его в раскрытую бутыль с сонным зельем. Сделал шаг, шумно выдохнул, созерцая сгорбленную отцовскую спину, и быстрым шагом покинул опочивальню.

Шум гулянки слышался в каждом уголке огромного особняка. Большой Питон отмечал радость, случившуюся накануне утром — король Харитон скончался прошлой ночью у себя в опочивальне. На престол готовился взойти крон-принц Андоим.

Феодор не слишком вникал в политические распри Валлии, но слушал внимательно — как показала жизнь, пригодиться галагатскому вору могло всё, что угодно. Он сидел в самом центре гулянки, в большой нижней комнате особняка, пропахшей винными парами, вонючим мужским потом и раскатистым смехом, волнами проносившимся по залу. Его считали здесь своим; за полгода службы авторитет юркого, смуглого юноши поднялся весьма стремительно. Чего греха таить — у многих уходили долгие годы, чтобы так подняться по служебной лестнице у Большого Питона.

Успехи Флорики оказались ничуть не хуже его собственных, что и являлось основной головной болью Феодора. Если Фео уважали, доверительно рассказывали грязные истории и хлопали по плечам, наливая кружку за кружкой на общих собраниях, то тонкую фигурку Флорики провожали откровенно сальными взглядами, где бы та не появлялась.