Ольга Погожева - Я стану твоим врагом

— Передайте генералу, — медленно и глухо заговорил Большой Питон, не глядя на замершего Ореста, — что Высший Суд его оправдает. Мы проследим за этим.

Бенедикт хмыкнул, прикусывая кончик трубки. Конечно, для выполнения такого обещания придется напрячь все силы, но бывший капитан королевского войска знал, где копать. За пару дней аппеляция будет подписана и утверждена.

— А благодарность с герцога мы стребуем тогда, когда это будет нам удобно. Касательно его письма, — Фео поднял со стола сложенный пергамент, — пусть не беспокоится об оплате. Этот заказ мы сделаем бесплатно.

Фео поднял глаза, рассматривая непонимающее лицо принца.

— Передайте Нестору Ликонту, — медленно и раздельно проговорил он, — что он не единственный, кому стал костью в горле новый король Валлии. Дни этой мрази уже сочтены. Можете считать, что ублюдок Андоим уже мёртв.

Бенедикт качнул головой, на мгновение теряя маску придворного шута. Поведение Феодора не оставалось для него загадкой, но, пожалуй, испугало их гостя — принца Ореста. Августейший побледнел и пошёл красными пятнами, расширившимися глазами глядя на главаря преступного мира. Похоже, младший принц не знал, какую игру против брата ведёт этот его друг-герцог.

— Это всё, — устало выговорил Феодор, откидываясь на спинку кресла. — Вас проводят.

Бенедикт очнулся первым, отлепляясь от стены и отвешивая Оресту издевательский поклон, указывая при этом на дверь. Принц глянул на Большого Питона, на застывшую за его спиной стройную, очень похожую на него девушку с коротко стриженными каштановыми волосами — и, опустив плечи, вышел в открытый проход. Бенедикт шагнул следом, плотно затворяя двери за собой, и Феодор наконец расслабился, положив пульсирующую болью и жаром тяжёлую голову на сложенные на столе руки.

Синяя баронесса спрыгнула наземь, наспех привязав коня у ворот. Дождь лил как из ведра, заглушая все посторонние звуки, и ей пришлось барабанить в дверь едва ли не четверть часа, пока крохотное оконце не приоткрылось, и не показалось красное лицо привратника.

— Чаво? — ёмко спросил он.

— Посетитель к заключенному герцогу, — резко отозвалась Марион, тем тоном, которым привыкла разговаривать ещё в Авероне, отдавая приказы вверенным ей воинам.

— Поздно, — рявкнул охранник, попытавшись захлопнуть оконце. — Часы посещений окончены!

— Срочно! — гаркнула в ответ баронесса, поднимая на уровень его глаз свиток с королевской печатью. — Отворяй ворота, да поживее, или, Клеветник тебя раздери, уже сегодня ты окажешься в соседней с герцогом клетке!

Охранник обеспокоенно глянул на свиток и захлопнул оконце. Спустя несколько секунд раздался скрежет отворяемого засова, и дверь приоткрылась — ровно настолько, чтобы Марион сумела ворваться внутрь.

— Веди меня к нему, — не теряя командного тона, велела она.

Привратник осмотрел женщину с головы до ног. В мокрой кожаной кирасе, из-под которой выглядывали широкие, подобно юбке, штаны, и темном плаще, покрывавшем влажные, прилипшие ко лбу волнистые пряди, она выглядела более чем странно — но висевший в ножнах у левого бедра длинный меч и потёртые наручи говорили бывалому охраннику о том, что необычная посетительница подготовилась к вечерней поездке основательно. Взгляд, острый, напряжённый, поджатые губы, залегшие на лице глубокие складки — всё говорило о том, что имевшая королевский пропуск женщина не потерпит промедления.

— За мной… миледи, — пробурчал охранник, покидая насиженный пост в теплой каморке у ворот.

Марион спрятала свиток с печатью поглубже, устремляясь за привратником. Письмо написала она сама, понадеявшись — и, как оказалось, недаром — на неграмотность местной стражи, и чиркнув стандартные фразы о том, что предъявителю сего дозволено чуть больше, чем прочим смертным. Сургуч с печатью нашёлся в письменном столе Таиры — и дело было сделано.

Одеться пришлось по-военному: Синяя баронесса слишком хорошо знала, что творилось в Галагате в ночное время. Теперь же, во время эпидемии, народ и вовсе обезумел, а преступность разошлась не на шутку, пустившись мародёрствовать в тех домах, где болезнь выкосила целые семьи. Плач и похоронные стоны стояли по всей столице, и каждый день грозил очередными смертоносными вспышками.

Таира умирала мучительно и страшно. Лекари оказались бессильны перед лесной хворью, поразившей её величество, и все их усилия в конце концов сводились к заживлению и обработке образовавшихся язв и облегчению жара, терзавшего молодую королеву вот уже несколько дней.

Ухаживала за больной одна Марион. Леди Гелена сказалась нездоровой, по возможности самоустранившись от опасного контакта с захворавшей королевой, оставаясь с нею лишь в те часы, когда отлучалась леди Марион. Таира бредила — много, бессвязно и горячо; звала Феодора, рыдала и металась на пропитавшихся потом простынях. Марион уже не надеялась на её выздоровление, но испытываемые юной королевой болезненные муки, не ослабляемые даже дурманными настойками местных лекарей, терзали и саму баронессу. Януш исчез так некстати, так невовремя! Марион не теряла надежды, что лекарь мог быть жив — и если это так, то единственным человеком, который знал, где его можно найти, был Нестор Ликонт.

Генерал расхаживал по камере, как зверь по клетке. Заложив руки за спину — левой перехватив правую чуть пониже локтя — опустив голову, пошатываясь на ходу, он наворачивал круг за кругом, меряя крохотное пространство нетвёрдыми, но широкими и размашистыми шагами. Соглядатай, которого подослал Андоим, свалился с лихорадкой прошлой ночью — и его забрали наутро, так что теперь он оказался в камере совсем один. Из двух соседних время от времени доносились стоны, влажный кашель и невнятное бормотание. Стражники, обмотав лица тряпками, раз в сутки проверяли эти клетки и выносили трупы, и каждый раз с нехорошим ожиданием смотрели в его сторону.

Он улыбался им в ответ, растягивая пересохшие губы в деревянном оскале, и те с неохотой уходили, оставляя его одного. Андоим не оставлял ему шансов — пища и вода оказывались неизменно отравлены, так что даже крысы ими брезговали; по ночам скрипела приоткрываемая в коридор железная дверь, и Нестор чувствовал на себе чей-то пристальный, внимательный взгляд. Он не хотел облегчать убийцам их труд — но третья бессонная ночь, третьи сутки без пищи и воды давали о себе знать.

Если бы не сердобольный стражник, пришедший его проведать тогда, когда это было безопасно, он бы уже давно сдался, глотнул отравленной влаги, или облизал влажные каменные стены, по которым стекали капли воды, пропитанные вездесущей заразой. Стражник принёс ему флягу вина — крепкого, гадкого на вкус, как самогон, но прекрасно утолявшего жажду. На голодный желудок оно, правда, ударяло в отяжелевшую от бессонных ночей голову — но генерал ещё держался, боролся, цепляясь за балансировавшее на грани помешательства сознание.