Владимир Свержин - Корни огня

«Нельзя, нельзя убивать мужчину перед его женщиной», — мелькнуло у него в голове. Спутница большого зверя схватилась за древко, пытаясь вырвать его из рук охотника. Это было ее ошибкой, охотник почувствовал радость. Он резко упер в землю наконечник копья и повернулся, опрокидывая противницу. Свалил наземь, вскочил, уцепился за копье… «Вжик!» — длинная, в ярд, стрела вонзилась в древко лишь на самую малость выше его пальца.

— Приятель! — раздалось за спиной. — Палку-то брось, а то, неровен час, в затылок стрелу всажу!

Охотник чуть не взвыл от досады. Вожделенное золото ускользало, как вода меж пальцев. Как же он не учуял близкого врага? Увлекся схваткой, утратил осторожность. Но что теперь? Следопыт вздохнул: теперь он сам добыча.

— Поворачивайся! — вновь скомандовал насмешливый, но очень жесткий, не допускающий возражений голос. — Только, ради бога, без резких движений.

Элигий потирал руки. Вот, значит, как! Прекрасно, прекрасно! Остерегаться слов, а не дел! Вполне доходчиво: Пипин намеревается убить кесаря в грядущем походе, а спихнуть все на врагов-абаров и таким путем захватить, наконец, трон! Что же еще это может значить?!

В голове мелькнула шальная мысль: «Может, помочь ему? Ведь если Пипин станет кесарем, ему тоже понадобится майордом! — Золотых дел мастер мотнул головой. — Понадобится, но уж точно он найдет такого среди прихлебал, кого-нибудь сильного, знатного и не слишком умного. Нет, держаться надо Дагоберта, только с ним можно подняться… Хочет убить. Но как он будет убивать? Вряд ли посреди войска, там сразу найдутся те, кто станет на защиту государя. Да что там, станут на защиту — попросту захотят полакомиться от имений и богатств опального майордома».

Элигий отдавал себе отчет, что и сам не прочь запустить обе руки в его казну, стать хозяином бесхозных замков, быть может, даже жениться на сестре Пипина, чтобы тем самым унять досужие разговоры. Но для всего этого необходимо стать тенью юного кесаря, его правой рукой, глазами и ушами.

«Хочет убить… — мысль шла по кругу, возвращая его к новостям, просочившимся из кардинальской резиденции. — Проще всего убить человека в бою. Конечно, можно и в походе. Скажем, конь понес, сорвался в пропасть, а с ним, о ужас, и молодой государь — поди, догадайся! А даже если догадаешься, как уберечься? За каждым валуном, на каждой тропе своего человека не поставишь…

Разве что…» — мысль была до того занятная, что Элигий, украшавший тонкий паз крученой золотой нитью, так и остался сидеть с поднятым молоточком в руках.

Да, так и нужно поступить. Если невозможно предугадать, где и как готовится засада, то и не следует гадать — нужно подготовить ее, но сделать так, чтобы в решающий момент охотник сам оказался дичью.

Элигий собрался было оставить все и бежать во дворец, сообщить кесарю о готовящемся покушении, вовлечь его в свой замысел. Уже вскочил, уже отбросил молоточек, но остановился.

«Нет, надо взяться по-другому. Ведь, по сути, кто я сейчас для кесаря? Умелый ремесленник. Ну, хорошо, сообщу я о том, что Пипин замышляет нечто злодейское. Что с того? Вряд ли Дагоберт питает иллюзии насчет верности первейшего из вельмож. Терпит лишь потому, что за Пипином немалая сила и, пока суд да дело, надо сохранять мир в стране. Нет, идти к Дагоберту рано. Нужно выждать и ударить, не оставляя врагу ни единого шанса, иначе шанса не будет уже у меня».

Элигий еще раз пожалел об отъезде нурсийцев. Мастер Рейнар был бы отличной подмогой. Такой, как этот малый, можно не сомневаться, способен придумать хитроумную каверзу, как заманить в ловушку майордома, заставить подлого змея отравиться собственным ядом. Но его поблизости нет, как ни сокрушайся. Впрочем, красавчик менестрель заверял, что может быстро передать ему любую весть.

Мастер кликнул слугу.

— Отыщите нурсийского менестреля и пригласите к ужину. Скажете, что я желаю говорить с ним о каменьях, именуемых «драконья кровь».

Слуга низко поклонился и молча покинул мастерскую.

«А камни и впрямь хорошо бы как-то добыть», — глядя вслед удаляющемуся слуге, прошептал мастер.

Абарец застонал и открыл глаза.

— Лежи, не дергайся, — на отменном черногорском наречии раздалось у него над головой. Давешний нурсиец-переводчик склонился над ним, смазывая раны какой-то белой густо пахнущей массой. Абарец прислушался к ощущениям: там, где ран касались пальцы этого странного человека, боль утихала. — Ну шо, поздравляю с возвращением на этот свет! Поблагодари благородную даму Ойген. Кабы не она, уже взирал бы с небес на своих ненаглядных коз.

Раненый недовольно глянул на говоруна. Но тому, похоже, было все равно.

— Ну шо, криминальный авторитет, кличка Чабан, отбегался? Будем знакомиться или глазки строить?

Из всей фразы абарец понял лишь предложение знакомства и поморщился, в полной мере осознав гнусность своего положения. Что может быть позорнее для истинных воинов драконьего рода, чем попасть в плен к тем, чье назначение — отдавать жизни во славу небесного Господина, отца планеты, сотрясателя недр?

Горе ему, оставшемуся верным даже в тот час, когда многие драконьего рода изменили предназначению своему и стали лишь крылатыми шавками земных владык. Что все они могут знать о воинской чести? И как жить теперь, навеки покрывшись несмываемым позором? Абарец прикрыл глаза, призывая смерть вспомнить о том, кто столько лет дарил ей человеческие жизни. Теперь он готов на последнюю щедрость — подарить и свою.

— Ойген, ты все раны ему обработала? — раздалось над головой.

— Все, больше нет.

— Шо я могу сказать? Если мы отдельно не постараемся, тулово будет жить. Порезали его густо, но неглубоко. Посмотри у меня в седельной сумке, там банка с такой рыжей крышкой. Только будь аккуратна, это медицинский клей. Сейчас ему порезы заклеим, и станет как новенький. Ну шо, пастырь, молчишь, знакомиться-то будем? Или ты такой нелюдимый, шо лучше тебя оставить в покое и бросить на съедение волкам и воронью?

Абарец презрительно скривился, однако вдруг ощутил странное, прежде незнакомое чувство: ему почему-то хотелось жить, хотелось остро и страстно. Вовсе не мечталось, как прежде, устремиться в объятия смерти — самой прекрасной из женщин. Более того, он чувствовал благодарность к своей пленнице за спасение, чувствовал желание смотреть на нее долго, не отрываясь. От такого ощущения стало жутко, точно весь мир разлетелся в клочья и он вовсе не он, а кто-то чужой, вселившийся в изрубленное тело. «Колдовская мазь, — пронеслась в голове ужасная мысль. — Эти твари сильны ворожбой!»

Абарец начал шептать слова выученного в далеком детстве древнего, как горы, заговора от чужой колдовской силы. Бабка, передавшая ему сокровенное знание, уверяла, что стоит проговорить это заклятие — и вражьи чары от них расточатся тысячей черных мотыльков.