В. Бирюк - Догонялки

Отец Геннадий собрал неплохую библиотечку. На «Святой Руси» только для нужд богослужения обращается около девяноста тысяч экземпляров книг. Большая часть, естественно — разные требники, псалтыри, часословы… Канонические Евангелия и апокрифы, «Апостолы»… Из Ветхого Завета переведены две или три книги. Есть ещё разные «Жития», есть богословские трактаты, постоянно распространяются «списки запрещённой литературы». И сама эта литература. Перечень довольно обширный: 100–150 названий. Есть ещё разные «Слова», «Поучения»… Есть светская литература: по географии, истории… Энциклопедии типа «Русской Палии»… А ещё есть куча разного на греческом, латыни, древнееврейском…

Не знаю как другие попаданцы, может, они вообще — неграмотные, но у меня постоянное отсутствие буквенно-цифрового материала перед глазами вызывает… крайнее раздражение. Как у наркомана — отсутствие дозы. Пока существуешь на грани очевидной и недвусмысленной смерти — как-то не до того. Но чуть напряжение спадает — начинает сосать под ложечкой. Буквально — вплоть до появления слюноотделения. Не могу без текстов. Не печатных или электронных — таких просто здесь нет, но хоть — рукописных. Не хватает. Чего-то важного для жизни…

А книги здесь — дороги, и библиотека покойного в три десятка томов — целое состояние. Что ставит в повестку дня, или точнее — ночи, поскольку у нас тут темно, вопрос о приведении потенциального продавца к «нормальному виду».

Совсем недавно, в Елно, я «доламывал» вдову-кузнечиху угрозами по теме государственных пыток по выдуманным мною обвинениям. Существенным элементом процесса «нормализации партнёра по сделке» было наличие у неё любовника, и её, по здешним меркам, «недостойное поведение». Отчего предполагался «ущерб репутации» с разными последующими неприятностями вплоть до смертельного исхода.

Репутация в «Святой Руси» — «святое дело». Даже в суде различаются две категории свидетелей: видоки и послухи. Те, кто были свидетелями собственно события, и те, кто могут дать характеристику подсудимого, рассказать о его репутации.

У кузнечихи репутация оказалась… не очень. В результате — у меня задарма почти — образовался кузнец с полным «приданым». А как с этим делом у попадьи? «Доброе имя» — можно создавать, а можно и разрушить. Причём второе — существенно быстрее. Если несколько модифицировать ситуацию с кузнечихой… «Повторение — мать учения». Ванька! Давай «по матери»! Сам же просился: «Учиться, учиться и учиться». Пробуем.

— Сухан, бабе связать руки, привязать к стене. Ножик в щель между брёвнами вбей и вязку на рукоятку. Пасть дуре заткнуть, морду замотать. Чарджи, ты не обидишься?

Удивлённый взгляд. «За что?». Равнодушное пожатие плечами. Он смотрит на постель у другой стенки.

— Нет. На что она мне теперь? Я пока её дочку попробую.

Чуть слышный всхлип от левой стены. Чарджи направляется к этой куче покрывал. И натыкается на мой дрючок.

— Нет. Она — моя.

— И чего? Я же её не испорчу.

— Ты не понял. Она вся моя. Телом и душой, умом и сердцем, в мире горнем и мире дольнем. В жизни земной и загробной. Она отдана в волю мою вся и навечно. Слова произнесены в храме божьем перед иконой Богородицы. Пред чудотворной «перво-Лукинишной». Вон она, в ящике стоит. Можешь посмотреть.

Чарджи останавливается, ошарашенно переводит взгляд с меня на деревянный ящик у стенки, на кучу тряпок на постели… Но тут начинает шевелиться, покряхтывая и попукивая пьяная попадья. Яблоками, видать, закусывала — треск такой…

— Чарджи, ты лучше кинь своей подстилке ужратой рогожку под задницу — пока она постель не заляпала. Да подержи ей ноги разведёнными.

— Зачем это? Сам не справишься?

— Ты уж делай, пожалуйста, что я тебе говорю. Быстро и без вопросов. Или Сухан подержит, а срам её — ты выбривать будешь?

Ханыч, недовольно поморщившись, ухватывает попадью за лодыжки и разводит их в стороны, прижимая к постели, Сухан, смочив волосы на её лобке и в промежности остатками бражки из кружки, начинает старательно исполнять «интимную брижку» моим «перемоговым» засапожником, а я достаю из торбы футляр с письменными принадлежностями, и начинаю царапать бересту, судорожно вспоминая и дорабатывая слышанные когда-то от Николая официальные формулировки здешних «актов купли-продажи».

Я переоценил способности попадьи к сопротивлению. Вязать её не было необходимости, она так и не пришла в себя, только мычала спьяну, да колыхалась своим обширным животом, когда ей размотали тряпки на голове, развязали руки, и я зачитал текст сделки, процарапал её рукой крест на бересте и положил ей на живот две ногаты. Так её и оттащили в сторону, на ряднину у стенки. «Пьяная баба — себе не хозяйка» — русская народная мудрость. А когда она другим — «хозяйка», но — при этом пьяная, то с её хозяйством много чего «не себе» может случиться.

На другой ряднинке на голой земле пришлось устраиваться мне самому: мужам моим надо хоть чуток поспать, а я самый выносливый. В смысле — никак не угомонюсь. «Беломышесть торжествует». Можно было бы, конечно, и к Трифене под бочок… Законная моя добыча. Опять же — официально купленная рабыня, только что маменькой своей проданная, согласно подписанной бересте, мне в вечное рабство.

Но… я уже говорил: я с женщинами спать не могу. Ну не могу я с ними спать! Когда оно тут рядом такое тёплое и шевелиться… Голенькое. Или — одетое, но легко раздеваемое. Или — «не легко», но ведь, под одеждой-то, всё равно, оно такое… Никакой сон не приходит. А вон то, что приходит… И ноги от этого мёрзнут. Мда… Девочке сегодня уже досталось — пусть хоть малость отдохнёт.

Едва с улицы стали доноситься первые утренние звуки сельской жизни, как я разбудил своих людей. Сразу же пошли упаковочные проблемы: отдал Трифене свою ряднинку, чтоб завернулась — не в алтарных же покрывалах девке по двору бегать! Погнал её искать себе вещи в дорогу и мешки под купленное, согласно бересте, всякое имущество.

Прямо на крыльце избы её встретил Христодул. Что-то спросил и врезал по уху. Такое вот:

«С добрым утром, с добрым утром!

И хоро-о-ошим днём!».

Девка ойкнула и, свалившись в грязь около крыльца, прикрыла руками голову. Братец начал пинать её ногами, приговаривая что-то шипящее. Тряпка с неё сразу слетела, обнажив многое, включая столь понравившиеся мне в церкви смугленькие ягодички.

Едва я подскочил к ним, разворачивая свой дрын берёзовый в боевое положение, как Христодул довольно вежливо и аргументировано предупредил:

— Ты не ввязывайся. Это наше дело, семейное. Эта сучка вам дала? Чего хотели — получили? Всё — дальше моя забота. Выучить паскуду, чтоб не гуляла на сторону, семейство не позорила, на братьев своих — сором не наводила. Вот матушка придёт — ещё добавит, косы лярве этой — повыдёргивает, ума-разума по-вкладывает.