В. Бирюк - Догонялки

— Купил я. Вдове-то теперь всякое божественное — без надобности, ей-то обедню не служить. И грамотка есть. Вот она. И послухи прописаны. И заплачено всё. А как же — сразу за всё заплатил. Серебром, конечно, ногатами.

Туземцы ахали и пытались уточнить сумму. Я многозначительно вздыхал, закатывал глаза, рассуждал о всеобщей дороговизне и «овёс нынче не укупишь». Но вот конкретная цена… — «тайна сделки».

Христодул, всё-таки, достойный сын своего отца: улучив момент, когда мы остались у лодки вдвоём, а я нагнулся, устраивая коробку с иконой, он кинулся на меня с ножом. Очень похоже на папашку. Увы, детка, и ты — не десятипудовый отец Геннадий, и у меня с прошлой ночи мозгов приросло. Через мгновение мелковатый Геннадиевич лежал ничком, страстно прижимаясь лицом к земле и пытаясь «встать на рога», пока я выкручивал, из его завёрнутой к затылку руки, ножик.

Как, всё-таки, интересно организован круговорот мордобоя в природе! Ещё третьего дня его батюшка вот так же сидел на моей спине и рвал моё тело, добиваясь покорности. А сегодня он «одет в деревянный макинтош, и в его доме будет играть музыка, но он её не услышит». А я, тем временем, рву аналогичные плечевые связки его сыну. «И что было, то и будет. И нет ничего нового под луной». Добавлю: и под солнцем — тоже.

Впрочем, тут мы с царём Соломоном малость «соврамши». Есть «под луной» новое — люди другие. Вполне по третьему закону незабвенного Исаака, сами знаете какого. «Сила действия равна силе противодействия». Но силы эти прикладываются к разным телам. И добавлю: к разным людям. Я же не эта сволочь, которая «сосуд с благодатью».

— Ты, Христово Дуло, чего, взбесился? Чего с ножом-то кидаешься?

— Ненавижу! Убью! Ты, гадина, моего отца убил, мою мать курвой сделал, сестру в неволю взял. Да ещё и дом мой разорил. Всё отнял!

— Да хоть заненавидься. Хоть весь злобой изойди. Нету у тебя силы одолеть «Зверя Лютого», нету такого способа. Ещё сдуру прыгнешь — останешься и без руки, и без головы. Твой батя, дерьма мешок, моей силы не разглядел, своей — не рассчитал. Завтра его черви грызть начнут. Теперь и ты — на те же грабли лезешь. «Яблоко от яблони не далеко падает». Хочешь «рядом упасть»? Чтобы возле батюшки в ямку положили? Нет? Тогда вот такую мудрость нашу народную вспомни: «Жена нужна — здоровая, сестра нужна — богатая». Сестрица твоя, Трифена, мне нынче никто — от безделья на уд насадка. Роба голая да черномазая. Но если она твои дурацкие поучения забудет, ежели в постели моей расстарается… Глядишь, через неё, через эту… «дырку с ножками» и тебе сухарик вывалится. Может так повернуться, что он тебе слаще царства божьего будет. Думай, Христово Дуло, мозгами шевели. Или — сдохни.

Тут и мои подошли. Я отпустил парня. Он, придерживая левой рукой — больную правую, хмуро смотрел со стороны, как мы загрузили последние узлы, столкнули лодку в реку. Как, взвизгнув от холодной воды, высоко подняв подол, забралась в лодку Трифена. Мужики мои разобрали вёсла, ухнули, принимая речную гладь в лопасти. Ещё раз, ещё… Лодка пошла к середине реки, выравниваясь по курсу, по ритму гребли. Трифена, прижимая к себе ящик с иконой одной рукой, другой как-то стыдливо, как-то неуверенно, будто тайком, помахала брату. Тот, глядя исподлобья, даже не шевельнулся. Других провожальщиков на берегу не было. Ходу, ребятки, ходу. Против течения быстро не бывает. Раз-и, два-и, навались…

«Перво-Лукинишна», «Радость Богородицы», «Царица Небесная в счастии»… По-разному эту икону называют. Но более всего — «Исполнение желаний».

Через четыре года был приведён я в узах крепких в княжеский шатёр на Волжской круче и брошен на колени перед князем Андреем Юрьевичем, что прозывают на Руси — «Боголюбским». Надлежало ему, старшему среди князей русских в том походе, измыслить мне казнь злую, небывалую, ибо и преступление моё было из на Руси редчайших, невиданных.

В предожидании смертного часа своего, лютого и неизбежного, говорил я посвободнее, нежели обычно. О вещах, о которых допрежь никому на Святой Руси не сказывал. Долго беседовали мы с князь Андреем в ту летнюю ночь. Спрашивал меня князь Андрей и об этой святой иконе, ибо уже знал о ней. И по сю пору не ведаю, какие из слов моих в душе княжеской отозвались, но вот же: и я живой, и стоит град мой Всеволжск, а в нём — храм Покрова, а в нём — «Исполнение желаний».

Денно и нощно горят перед нею свечи. Со всей Святой Руси приходят к ней поклониться. С бедами да с болями, со страстями да несчастиями. Более всего, конечно, бабы детей себе просят, да о детях своих молят. Но видел я перед иконой и мужей вятших, и мастеров добрых, и юнцов безбородых. Ибо все мы делам своим — родители. Из себя, из плоти и крови своей, из души да разума строим мы жизни свои, мир наш. Сами себя рожаем. В муках и грязи.

Приходящие же первыми поутру, завсегда у служителей с немалым страхом спрашивают: не молился ли «Зверь Лютый» в ночной час перед сей святой иконой? Ибо есть у людей местных примета: коли Воевода Всеволжский перед «Исполнением желаний» ночь провёл, то быть беде — то ли поход дальний, то ли казни злые, то ли иные какие для народов земных потрясения.

Глупость это: не молюсь я перед иконами, не читаю псалмов, не кладу поклонов да не прикладываюсь. Всякая икона есть лишь образ, изображение, картинка на доске нарисованная. Но перед делами тяжкими, важными, опасными и вправду прихожу в час полночной и, сняв с себя всё, кроме одежды лёгкой, сажусь перед «Исполнением Желаний» на пятки.

Смотрю на неё и не вижу. Ибо пребываю в размышлении глубоком, перебираю мысли свои и замыслы, ниточки планов своих. Проверяю: истина ли это? К добру ли это? Будет ли на Руси от моего дела — по-более баб вот так, как Мария, с такой вот радостию на своего дитятю смотреть? И коли «да», то катятся с плеч головы, горят города и веси, бредут по шляхам, разбивая в кровь босые ноги, толпы полона… Ох и тяжка цена, чтоб вот такая улыбка в русской избе светила.

К обеду мы выгребли к Рябиновке. Я теперь умный — блюду пиетет. Доложился Акиму. Понятно, официальную версию — незачем на мужика своих тараканов стряхивать, у него и своих выше крыши. Что радует — Ольбег от деда не отходит. Вообще, видеть двух влюблённых друг в друга людей — радостно. Конечно, кое-какой червячок у меня в душе… Но чисто светлое: «Печаль моя светла». И, редкое дело, зависть моя — тоже.

Большую часть узлов свалили в Рябиновский поруб. Факеншит! Лестница… Это уже не смешно и, даже, не грустно. Это уже как шатающийся зуб. Не болит, но раздражает. Я тут такие дела выкручиваю, а мелочь мелкую — лестницу в яму — сделать не могу. Надо кончать это безобразие. Уже не для дела, а исключительно для сохранения собственного самоуважения и душевного спокойствия. А то по ночам сниться будет.