Александр Сальников - Революция 2. Начало

Подполковник сунул замерзшие руки в карманы. В одном лежала злополучная коробочка, в другом — револьвер ротмистра Богдановича с шестью патронами в барабане.

Рождественский набрал полную грудь морозного воздуха. Только один человек в Петрограде был ему обязан настолько, что мог бы прийти на выручку подполковнику, ставшему в это утро грабителем и убийцей. Схоронить на время. Помочь выбраться из города. Мог, если бы захотел.

Адрес Скорого Рождественский знал назубок. Но заявиться к нему следовало вечером, когда сторожить Керенского оставался только один филер. До той поры подполковник решил переждать в ближайшем трактире, что подвернется рядом с домом номер двадцать три по Загородному проспекту. Наличных в портмоне хватало разве что на штоф хорошей водки.

Рождественский ссутулился и нырнул в подворотню.

Автомобиль мчался по Французской набережной в сторону британского посольства. Пролетев мимо заснеженного Летнего сада, машина завернула за ограду и юркнула в подворотню.

Не глуша мотора, Соломон выпрыгнул из авто, распахнул заднюю дверцу.

В подвале посольства была оборудована операционная по первому слову медицины. Английские эскулапы поставят лейтенанта на ноги, в этом Шломо не сомневался. Но сделать это они смогут, только если Рейнер будет все еще жив.

Ожидая увидеть залитый кровью салон, Шломо сунул голову внутрь авто. Лейтенант лежал на заднем сиденье. Левая его ладонь прижимала правый кулак к животу. Крови было на удивление немного.

Соломон протиснулся в машину и тронул шею лейтенанта. Пульс удалось нащупать не сразу. Освальд был еще жив.

Шломо хотел повернуть лейтенанта на спину и осмотреть рану, но тот вдруг протяжно застонал и распахнул глаза. В лицо Соломона впились две разноцветные и будто светящиеся радужки: левая синяя и зеленая правая.

— Сукин ты сын! — беззлобно выругался Соломон. — Выслужиться хотел, молокосос?

Лейтенант закатил глаза. Дыхание его сделалось тихим и неровным.

Шломо не спеша поставил лейтенанту укол со снотворным и аккуратно убрал его руки от живота.

Пуля вошла ему в правый бок и, по прикидкам Соломона, должна была задеть печень. Кровотечения не было. Поверх раны уже образовалась запекшаяся корка.

Соломон разогнул сжатые в кулак пальцы лейтенанта. На забрызганный бурым велюр упала маленькая серебристая ящерка.

Керенский не чувствовал мороза. Разгоряченное сердце колотилось в груди. Ноги несли Александра Федоровича домой, а в голове крутились события прошедшего дня.

Накануне Милюков произнес в Таврическом дворце речь, которая произвела эффект разорвавшейся бомбы. Глава кадетской партии озвучил с трибуны немыслимое — обвинение премьер-министра Штюрмера в подготовке сепаратного мира с Германией. Досталось и царице, которая напрямую, конечно же, названа не была. Пламенную речь Милюкова мигом разобрали на цитаты. Крылатое: «Что это — глупость или измена?» вертелось на устах у всех — от крайнего правого крыла до представителей левых партий.

Думцы были взбудоражены. На заседания начали приходить толпы зевак. Этим утром их оказалось особенно много. По Петрограду разлетелся слух об убийстве Распутина. Обыватели с нетерпением ждали реакции власти на новость.

Упустить момент Александр Федорович не мог. Настало время разыграть туркестанскую карту. И вместо козырного туза в рукаве у Керенского имелся Орел.

Александр Федорович поднялся по дубовым ступеням к трибуне, украшенной резным двуглавым гербом.

Ладонь стиснула фигурку. Фигурка откликнулась легким жжением. По коже словно пробежали муравьи.

Керенский окинул взглядом аудиторию. Зал заседаний был переполнен. На хорах теснились зрители.

Керенский откашлялся в кулак и начал:

— Так управлять государством нельзя, дамы и господа! — Керенскому вдруг показалось, что все в зале разом застыли. Александр Федорович набрал побольше воздуху в легкие, и в наставшей тишине зарокотал его баритон: — Вернувшись с комиссией из Туркестанского края, искренне доложу вам — даже на Западном и Кавказском фронтах я не видел столь идеально уничтоженного города, как Джизак. Карательные отряды потрудились на славу!

Керенский ощутил, как его накрывает с головой прилив вдохновения. Захлестывает его, вертит и неумолимо куда-то влечет.

— Механизмы хозяйственного и культурного сожительства разрушены продажной краевой администрацией. Она — главная виновница случившихся трагедий и беспорядков!

Слова, будто стаи удивительных птиц, вылетали из Керенского и кружили по залу.

— Отвратительно организованный набор тыловиков и карательные акции обернулись массовыми расправами туземцев над переселенцами! Ответная волна не заставила себя долго ждать — крупные жертвы понесло и коренное население. В одном только селе Беловодском было казнено триста человек — самосудом!

По залу заседаний пробежался взволнованный гул.

— Такое управление государством категорически недопустимо! — стукнул кулаком по трибуне Керенский.

В наступившей тишине кто-то хлопнул в ладоши. Потом еще и еще. В центре зала, сразу за кадетами, повставали с мест представители мусульманской фракции. Они подняли целую волну аплодисментов.

— Что же вы? К революции призываете? — крикнули откуда-то слева.

Керенский поднял руку, и, словно по волшебству, все стихло.

— Вы, господа, до сих пор под словом «революция» понимаете какие-то действия антигосударственные, разрушающие государство. — Керенский разрубил ладонью воздух над трибуной. — А вся мировая история говорит, что революция была методом и единственным средством спасения государств. Это напряженнейший момент борьбы с правительством, губящим страну!

Теперь ему рукоплескал каждый. И внизу, среди думских представителей, и на наполненных любопытными балконах вспыхнул фейерверк из оваций и одобрительных выкриков.

Председатель Родзянко призывал к порядку и просил Керенского удалиться, но дело было сделано. Орел будто впился в ладонь Александра Федоровича и не желал более отпускать.

Прорвавшись сквозь заслон рукопожатий, Керенский помчался домой.

Магическая фигурка пекла кожу ладони. Мысль о случившемся небывалом успехе возбуждала, заставляя двигаться все быстрей и быстрей. От предвкушения будущего захватывало дух.

Было и еще одно обстоятельство, наполнявшее Керенского душевным трепетом. Как только он впервые услышал об убийстве Распутина, ему нестерпимо захотелось позвонить антиквару Райли и отдать Орла. В чудесной силе артефакта Александр Федорович убедился сразу после разговора с Пуришкевичем и твердо решил не возвращать фигурку резиденту английских масонов. Но немыслимое, противоестественное желание вдруг кольнуло его сегодня в самое сердце. Оно ширилось внутри Керенского и росло, вопреки всем его стараниям.