Татьяна Мудрая - Клятва Гарпократа

Ногамин был без ума от девушки.

Тем временем стало темнеть. Ногамин заснул. Когда он проснулся, он начал плакать и звать девушку, которая продолжала сидеть на ветках дерева. Он то засыпал, то просыпался и плакал у подножия дерева. Наконец, когда Ногамин спал, девушка соскользнула с дерева и кинулась прочь.

Весело смеясь, девушка побежала обратно к своей реке Киммул. Там на песке, в тени деревьев, за которыми блестела река, лежали все ее сестры — Муринбунго, водяные лубры.

Ногамин проснулся. Было еще не совсем темно. Он взглянул вверх и увидел звезды, мерцающие сквозь ветви дерева баоб, на которых никого не было. Ногамин пошел по следам девушки. Он шел так быстро, насколько это было возможно, чтобы не потерять при этом следы. Все девушки, лежащие на берегу реки, услышали приближение Ногамина.

— А, — закричали девушки, — Это, должно быть, тот человек, что гонится за нашей сестрой.

Ногамин подбежал к реке. Он увидел девушек, лежащих на речном песке. Когда девушки заметили его, они вскочили, рассыпались по всему берегу и стали прыгать в воду. Ногамин кинулся к берегу, чтобы прыгнуть за ними, но тут он увидел их отца Кунмаингура, Змея-Радугу, поднимавшегося из воды. Ногамин остановился и замер в глубоком иле у самого берега.

И тут что-то странное нашло на него. Он крикнул странным голосом:

— Кеир, кеир, нгеир!

И превратился в птицу-лотос, якану, которая в поисках пищи бегает по широким листьям лилий, лежащим на воде. Листья ведь оставались, хотя цветов не было. Это Змей сжалился над ним — самого желания не исполнил, но путь к нему начертил.

Но дело на том не закончилось.

Якана — птица некрасивая: длинные ноги с перепонками, чтобы ходить по тине, а крылья маленькие, тело сверху темное, и грудь тоже, лишь на животе белое пятно. В воде этой птице хорошо, а летает на близкие расстояния она неважно: ноги перевешивают.

Вот попробовал якана-Ногамин взлететь на дерево. А девушка Виррейтман и в самом деле любила свой баоб не меньше, чем реку, и часто туда забиралась при помощи своего колдовства. Там ее никто не трогал.

А было время, когда ветры со всех сторон земли справляют свой праздник. Налетел на юношу свирепый Гигер-Гигер, что вышел на волю и торопился к своему желанному Ярраге, закрутил, сбил наземь и ободрал все перья.

Упал Ногамин в воду и стал тонуть.

Тут подплыли к нему два белых лебедя Байамул — имя их было сходно с моим. И говорят:

— Поможем мы тебе. Не в нашем обычае оставлять других наших водных сородичей на верную погибель.

Стали они выщипывать перья из своей спины, груди и своих крыльев и бросать на Ногамина. Много там было перьев, и превратился Ногамин в пушистый белый комок. Налетел тут Яррага, весенний ветер, что уже летел и рядом с Гигер-Гигером, то и дело свиваясь с ним в одно, подхватил комок и бросил его на ветки дерева баоб.

А к оголившим и окровавившим себя лебедям Байамул, которые дрожали от холода, подлетели вороны Ван — целая стая.

— Помогли вы тому, кого чуть не убил строптивый Гигер-Гигер, — сказали они, — и ничего вы не захотели от Ногамина. За это мы поможем вам самим: по вине старшего в нашем роде буйствует нынче Гигер-Гигер, оттого что поддался тот на уговоры.

И они осыпали лебедей своими черными перьями, которые пристали к их телу, как будто всегда там росли. Оттого и стали лебеди черными — одни клювы кроваво-красные, да на крыльях осталось немного белых перьев и пух под перьями был белым, как снег на горе Уби-Уби.

Вечером подошла девушка к своему любимому дереву баоб и видит в середине его ветвей, простертых к небу, красивый белый цветок, похожий на лотос. А надо сказать, что больше всего она грустила именно по этим водяным лилиям — они были так похожи на ее саму.

— Что за диво? — спросила себя девушка. — Никогда не давало моё любимое дерево таких красивых цветов, даже в изобильные прошлые времена.

Протянула руку, коснулась огромного цветка — и сразу осыпались белые перья вниз и пустили корни там, где упали. Тотчас из них выросли нежные белые цветы с дурманящим ароматом. Так и застыла Виррейтман с протянутой вперед рукой, и в эту руку как бы само легло малое подобие ствола дерева баоб: то ли сосуд, раздутый внизу, то ли плод с тонким хвостиком наверху. То был Ногамин.

Лопнул сосуд и обдал всю Виррейтман нежной желтоватой пыльцой. Так и не поняла она, что случилось, пока не понесла плод и не разрешилась от бремени прямо на своем любимом дереве. Так уж случилось. А то было множество больших, округлых семян со странным рисунком на них — на каждом семени свой. Вышли они из чрева Виррейтман без малейшего усилия с ее стороны и покрыли собой ветви дерева, землю под ним, речной песок и саму реку — да и всю землю. Настало потом время засухи, великой засухи по всей земле, Но прошла засуха, пролились дожди, пропал сладкий сок на деревьях Ярран, и из семян появились не только разнообразные цветы, но и всё, что только может покрыть собой сушу и воду. Там были звери и птицы, трава и деревья, водоросль и тростник. Даже радуга Юлу-вирри поднялась из одного семени крутой аркой и разделилась надвое: верхняя часть ее, фиолетово-сине-зеленая, была женщиной, а нижняя, огненно-красная, — мужчиной, и породили они множество разных маленьких радуг, что играют в пыли водопадов и в лужицах, оставшихся от дождя.

И радовались люди, видя всё это, и хвалили лукавство Виррейтман и любовный пыл Ногамина.

— Богатый рассказ и затейливый, — сказал Бьярни. — Моя-то посказушка только о людях, хотя и в ней можно увидеть сакральные фигуры.

— Всё может зачать и родить всё на свете, — сказала Фалассо. — Не только люди и звери и не только себе подобных. Так считали в давнюю-предавнюю старину, помнишь, братец, как ты мне об этом рассказывал?

— Космогонические мифы, — с важностью ответил Фаласси. — Только я не понял — отчего эти семена одинаковые, а плод различен?

— Почему одинаковые? — ответила ему сестра. — Рисунок на каждом свой, а рисунок и означает путь.

— Ты права, девушка, — сказал Байаме, — и это подтверждает, что вы — именно те, кого я ждал столько времени, провожая в Страну Сновидений одно поколение за другим. Ибо земля может и зачинать, и родить, и вскармливать, но ей нужна мудрость, чтобы дать путь любой сотворенной жизни. Эта мудрость и записана в чурингах — камнях, которые начинают жизнь и вбирают ее в себя, когда жизнь приходит к концу.

— Я отдам тебе, великий виринун, меч, о котором сложено столько легенд, — решительно сказал Бьярни. — Не напрасно его имя почти то же, что и у вашего Владыки Вод. Только хотел бы я знать, откуда он пришел на землю.

— Каладболг великого Фергуса отковали сиды, его родичи, в своём холме. Калибурн владыки бриттов Артура вынули из озера феи, и потом он туда вернулся. Этот клинок был в незапамятные дни откован в огне вулкана и закалён во льдах — тех, от которых теперь отделяются глыбы и дрейфуют к нашим рифам и островам. Даже я не так долго живу на земле.