Татьяна Мудрая - Клятва Гарпократа

Когда флотилия окружила нас и этак вежливо погнала — видимо, к своему дальнему берегу — под возгласы «Пакеха! Пакеха!» а то и «Патупаиарехе!», я мимоходом разъяснил все эти обстоятельства обоим детишкам. Что слегка их опечалило.

— Тебя это не касается, Бьярни. О тебя любой все зубы обломает, — резюмировал Ситалхи.

— И мы вовсе не храбрые, — подхватила Ситалхо. — Трусишки, каких мало.

— Ага. Я просто пакеха, бледнолицый, а вы еще и оборотни с вашими рыжими волосами и голубыми с прозеленью гляделками, — ответил я.

— Скорее наоборот, — съязвила Ситалхо. — Кто в клинок переворачивается? И к тому же чем дальше, тем длиньше?

— Страньше, — поправил брат. — Ой, длиннее!

А мы всё плыли по гладкому, почти без морщин, лику Тангароа — Отца-Моря.

Впереди выступил остров — гористый, зеленый, в дымах и туманах, как декорация к волшебной сказке Толкиена.

— Ао-Теа-Роа, — сказали нам.

Из каждой лодки высадилось на берег по двое-трое. Они протащили свои лодки по песку, удивительно податливому, потом настал черед нашего плота. Поскольку он был неуклюж и шероховат, его оставили в воде, привязав к шесту подручной веревкой, а нас переправили на сухое, приняв в объятия.

Природа тут была поистине сказочная: и в самом деле — декорация к «Властелину Колец». Ну, так и должно было быть, ничего удивительного. Кроме гигантских сосен, мало чем уступающих секвойям — чем не энты! — фантастически искривленных стволов иных деревьев, буйной зелени, которая кишела певучей жизнью, и курящихся дымом гор, покрытых снежными шапками, на заднем плане величавой декорации.

Укрепленная деревня, па, в которую нас доставили, казалась совсем иной сказкой. Частокол из высоких кольев, поставленных стоймя и заостренных сверху. Резные головы на столбах ворот — высоких, узких, насыщенно-красного цвета, причудливый орнамент, рельефные изображения стоящих мужчин с дубинками в руках, фигуры чудовищ со страшными мордами и высунутыми языками. Дерево похоже на коралл — так хорошо вырезано и отполировано. Под аркой ворот были вырезаны две большие человеческие фигуры куда более приемлемого вида — обнявшиеся мужчина и женщина с яркими глазами из перламутровых раковин. Хинемоа и Тутанекаи, отчего-то подумал я. Вошедшие в сказку любовники. Этот мир был явно перенасыщен именами — и красотой. Вообще-то когда не знаешь, как оценить чужую и совершенно чуждую культуру, на автомате произносится «впечатляюще» — с восклицательным знаком или без оного. Вот только эта культура могла спокойно выпадать изо всех канонов — и все равно быть доступной для понимания: так много было в ней первородности, сакральности, мифа. Она заставляла себя понимать, проникала в подсознание, минуя разум, впитывалась в кровь, минуя душу.

Так мы шли, озираясь по сторонам, и знание проникало нам в плоть.

Внутри изгороди стояли крутоверхие дома, также сплошь одетые резьбой. Что слегка нас удивило — то, что резьба эта была сплошь антропоморфной, как походя объяснил нам ученый Ситалхи. Не растительной, как любят в Европе, не зооморфной, как в Америке или — исключение — у кельтов. Эта многослойные, фантастически роскошные рельефы из дерева тотара утверждали человека в его высоком предназначении. Боги, культурные герои, небесные и подземные люди… Просто влюбленные: их мимоходом возвели в ранг богов, да там и оставили.

У самого большого, прямо-таки огромного дома нас остановили и повернули лицом к фасаду, покрытому пышной резьбой по гладкому дереву кирпичного цвета.

— Фаре, — сказали нам. — Фаре-рунанга.

Дом встреч. Дом для приема гостей и всяких церемониальных сборищ. Как это их, подумал я, даже отдохнуть не дадут. Опомниться и облегчиться.

Вообще-то мы не сумели бы ни того, ни другого, ни третьего. Все эмоции и жидкости уже поглотила вода.

Ситалхи снова объяснил нам, что и дома поменьше, и как бы не основа этого могучего строения — древовидные папоротники. И забор тоже. Вон как зелеными побегами пророс.

— Нас чего — в палеозой зашвырнуло? — со страхом проговорила его сестра.

— Не дальше семнадцатого века эры Белого Христа, — успокаивающе ответил Ситалхи. — Такие живые ископаемости в здешних местах как были, так и остались.

Едва мы достигли площадки перед самым большим фаре, как нас встретили буйной и — снова — необычайно грациозной пляской. Кажется, то были подростки обоих полов, которые приветствовали старших, приплывших с добычей, размахивая копьями и вертя шары из листьев тростника. Татуировок на них не было почти никаких — впрочем, покрывал и юбок тоже.

Потом из группы юнцов выделился один отрок и положил перед нами ветку с плотными листьями и яркими алыми цветами. Я наклонился и поднял ее.

Тут нас препроводили внутрь — для этого надо было перешагнуть порог и опуститься на одну ступеньку вниз и вглубь, — мягко придавили книзу и опустили на покрытый циновками пол: бережно и любовно.

Прямо рядом с углублением земляной печи, откуда…

Пахло уж явно не человечиной. Внутри лежали округлые камни, проложенные какой-то полусгоревшей длинной травой, а прямо на них — дивная смесь из рыбы, моллюсков, овощей и здешнего дежурного блюда — кумары, или сладкого картофеля.

— Кай-кай, — произнес самый важный из хозяев на универсальном диалекте. — Кушайте, прошу вас, уважаемые странники. Лишь тот, кто попробовал еды нашего мира, может считаться принадлежащим к нему.

Был он едва сед, строен, и на его физиономии отражалось то неподдельное первобытное величие и чувство собственного достоинства, что так удивляет нас на фотографиях североамериканских индейцев.

— Это на каком языке он говорит, что всё понятно? — гулким шепотом спросила меня Ситалхо.

— На ментальном, дурёха! — брат толкнул ее ногой, что ввиду отсутствия стола — сидели мы трое на корточках — было сразу подмечено окружающими.

Питались мы если не с большим аппетитом, то куда как послушно: надо было доказать, что мы не какие-то там нежити.

— Как ваши имена, почтенные? — спросил главный, когда мы закончили прием пищи и от вящей старательности облизали широкие плотные листья, на которых была подана снедь, и пальцы, которыми пользовались взамен столового прибора.

Мы трое назвались.

— Я Рата, старший здесь вождь-рангатира и одновременно с этим жрец-тохунга, приветствую вас, люди с острова Верт, на земле человеческой. Нас мало, именно оттого я ведаю и охотой, и священной резьбой, и ритуалами. Подняв ветку похутукавы, вы показали, что пришли к нам с миром, а отведав нашей пищи безнаказанно, подтвердили свои слова. Правда, Биарини не простой человек, но если он смеет дотрагиваться до пищи живых — в этом он таков же, как все мы, а остальное не имеет значения. Вы — наши гости, и этим всё сказано.