Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам…

Парадокс диргов. Исключения подтверждают правило, даже если их больше, чем самих правил. Мы не производим из людей себе подобных, потому что у нас несколько иной, как теперь говорят, генетический код. Межвидовое скрещивание теплокровных может дать хилый плод и евнуха, прекрасный плод, не дающий поросли, — но иногда и существо, во всех смыслах безупречное. Пример собаки и волка стоял у нас перед глазами ещё раньше, чем о нём начал рассуждать Конрад Лоренц.

Но тогда рядовые великой Темной армии лишь смутно догадывались об этом.

Отчего мы (вернее, мы с Трюггви) вообще наблюдали за матерью, которая вступила с природой в неравную битву? Из ответственности за одного наших клиентов? Нисколько. Такие эмоции до нас не достигали. Наши закрома пополняло слишком много народу разного склада. Благодаря необычности того случая? Возможно. Плод, в широком смысле произрастающий из того лондонского курьёза, сулил нечто такое же смутно узнаваемое, как и парфюм нашей живой статуи.

Нет, я, пожалуй, кривлю душой, силясь задним числом оправдать своё назойливое внимание к безумной девочке. В конце девятнадцатого — начале двадцатого веков мы были заняты по всему миру, и везде происходило или ожидалось нечто невероятное. Многие из смертных балансировали на грани меж унынием и пафосом. Появлялось на свет несметное число наших отпрысков, по преимуществу мужского пола — знамение войны для людей, свидетельство бесплодия диргских женщин, куда более чутких к недобрым переменам, чем сильный пол.

И по всей Бретани и Нормандии проявлялись и расцветали те силы, которые простонародье считает магическими.

Я исколесил вдоль и поперёк Пампонский лес, Артурову Броселиану древности, и не отыскал там ни рыцарского оружия, ни заветного кубка со святой кровью.

Через заливаемый волной перешеек я проник на Мон-сен-Мишель, где возвышается циклопический замок, невероятный настолько, что его сотворение приписывают сатане, проигравшему спор со святым.

Но единственное, что поистине впечатлило мою всё испытавшую душу — мегалиты Киберона.

Они сродни британскому Стоунхэнджу. Предание повествует, что именно отсюда вывез Мерлин главный камень для своего Хоровода Камней. Побывав в Срединной Земле и посетив Стекольну-на-Семи-Холмах, я сдружился с учёным путешественником и великим знатоком гор, который показывал мне меловые останцы на юге своей страны и с пылом утверждал, что фотографии не дают ни малейшего представления о величии этих «див» или «дивов». Он, по его словам, намеревался ходатайствовать перед императорским Географическим Обществом и самим императором о том, чтобы учредить рядом с хутором обширный заповедник, который так бы и назывался — «Дивногорье». К слову, позже он так и сделал, но немногого добился.

Так вот, из его уст тоже прозвучало слово «Стоунхэндж». Движимый любопытством не вполне научным, я спутешествовал туда до Великой Войны. В селах, монастырях и часовнях мне рассказывали местные легенды, довольно-таки простодушные. О рае и аде, что можно почувствовать на вершине белоснежного Дива, о чудотворном предотвращении чумного мора, но больше всего — о двойниках.

Будто бы некоторые люди встречали здесь своих знакомых, которые были моложе и красивее, чем позволяли им обстоятельства, или одеты не по сезону. К примеру, в лёгком длинном платье посреди зимы, которая, впрочем, тут еще мягче французской. С этими привидениями можно было поговорить и получить некий расплывчатый совет. До них вполне было можно дотронуться и ощутить их теплоту. Единственное отличие от прочих: они появлялись как бы из ниоткуда и исчезали там же — не успеешь глазом в сторону повести.

Среди тамошних мела и чернозёма я не встретил ничего подобного: некому было предупредить чужака о будущих житейских потрясениях. Однако в Карнаке случилось иначе.

Надо сказать, что мадам Ривз купила или заказала у ремесленника удобное кресло на колёсах — не инвалидное, но из тех, в каких специальная санаторная прислуга возит отдыхающих на модных курортах вроде Брайтона или Бата. В нём она вывозила дочку на променады, причем снимала с одного сиденья и перемещала на другое, поставленное рядом, собственноручно. От помощи нас с Трюгом мадам отказывалась под любым предлогом, так что сын отпускал ехидные шуточки по поводу девичьего целомудрия. К тому времени Мириэль созрела: кажется, у неё — с большим опозданием — начались регулы, что несколько усложнило матери жизнь.

И, разумеется, они изъездили вдоль и поперёк всю косу, иногда останавливаясь на отдых в какой-нибудь деревне или просто неподалёку от какого-нибудь особенно приметного дольмена. Возможно, чтобы поесть или укрыться в непогоду.

В то нежное сентябрьское утро тысяча девятьсот тринадцатого года стоял туман, и ряды менгиров выступали из него, как паруса старинных кораблей, выстроенных в сложный боевой порядок. Мы с Трюгом двигались, держась за руки, чтобы не растеряться. Два по виду ровесника — здесь нам приходилось называться кузенами, но всё равно от тех обвинений, которые испортили жизнь Оскару Уайльду, нас спасала одна покладистость местных жителей. Как истые бретонцы, они не умели глубоко погружать нос в чужие дела.

Внезапно я увидел впереди тень, раза в два большую нормального человеческого роста, и указал на неё сыну.

— Туман, — объяснил он кратко.

— Конечно, туман всё отражает с увеличением. Театральный задник в лучах прожектора. Только ты вниз погляди: что именно в него впечаталось.

Это была женщина, облачённая в народный костюм, настолько пышный и яркий, что краски его разгоняли вязкий полусумрак и ложились на ближний менгир ослепительным силуэтом. Золото, багрец, индиго и лазурь. Широкие ленты и оборки белоснежного куаффа птицей трепетали от порывистых движений, руки были широко распростёрты в танце, словно вторые крылья, чёрные волосы, распущенные по плечам, — третьи. И, вдобавок ко всему, она пела по-бретонски. За это я мог поручиться, хотя слова доносились до нас с пятого на десятое.

Причём то была не старинная легенда, как можно было допустить, но дитя национального «крестьянского» Возрождения. Итог многолетних стремлений запретить бретонцам родной язык, которые потерпели окончательный крах.

Здесь я постараюсь соблюсти прихотливые рифмы-перевертыши, свойственные древним образцам лирики, но никакая сила не передаст тёмного очарования этого голоса:

— Шестикрылый серафим, — пробормотал Трюггви. — Отец, это ж полное колдовство среди бела дня.