Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам…

Почему для нас вообще наступает время испытаний, когда лишь самые близкие, лишь друзья и побратимы не отодвигаются в сторону от юного дирга? (Ибо даже мать не имеет права считаться такой же близкой, как друг.)

Мы — верхнее звено в пищевой цепочке. Место, на которое претендует человек. Оттого нам приличествует иногда поддаваться ему в порядке возмещения — чтобы пощадить гордость. Происходит это, как правило, инстинктивно или наполовину осознанно. Мы не любим совершать ничего самоубийственного, кроме самого последнего ритуального жеста, которому нас почти вынуждают бессмертие и неуязвимость. Однако человек убивает нас до конца крайне редко. Что по теории вероятности значит — никогда.

Ну вот. Пока Синдри увлечённо играет в поддавки с неким условно юным типом, якобы жаждущим убежать из реальности куда подальше, моя бретонская основательность прилагается к сугубо основательным (скверный каламбур) и вполне реальным предметам.

Иначе говоря, я получила заказ. С нарушением правил — к мужчине должен был по традиции идти мужчина. Но, как объяснил наш Старший, Рагнлейв, или Волк Власти, там нужно было попробовать уговорить. Слишком необычной казалась причина вызова.

Когда же Рагнлейв хочет — того неизбежно хотят все.

Место, которое назначил клиент, слегка удивляло: не квартира, не гостиничный номер, снятый на день или два, но заброшенный лесопарк, который лет десять назад хотели облагородить во имя того, чтобы там развлекались жители Стекольны и ближнего Подстеколья, однако, похоже, помешали местные лепреконы. Бортовой камень троп кое-где повыкрошился, плитки проросли травой и оделись мхом, скамейки потеряли изначальный цвет, руины платных игровых площадок пережили не одно нападение близлежащих дачников, и деревья разрастались невозбранно на обломках униженной цивилизации. Ясени и каштаны стояли все в тусклом янтаре, ёлочки с меня ростом — сплошь в малахитовых бусах, клёны — в стыдливом румянце.

Словом, здесь была прежняя благодатная, чистая, бесплатная тишина.

И был он.

Элегантный менеджер высшего звена в темно-сером костюме-тройке с чёрным пластроном поверх белой сорочки и бежевом тренче. Одет слегка старомодно, как принято у малых властителей дум: биржевиков, журналистов, торговцев зарубежной недвижимостью. Седина и морщинки еле прорезались, что для европейца означает рубеж между шестым и седьмым десятками.

Мы поздоровались. Он меня узнал, я его тоже. Это нетрудно и без фотографий, вернее — вообще нетрудно, когда вы оба изготовились. Клиент излучает недвусмысленный призыв, а дирг на иконке, прикреплённой к письму, выглядит стандартным человеком со смазанными жизнью чертами, приоткрывая свою инаковость лишь перед лицом События.

— Простите, вы не меня ждёте? — произнесла я с кокетливым смущением. Довольно хорошо наигранным.

Мужчина лаконично кивнул.

— Назовитесь на всякий случай, — тон мой охладился до окружающей температуры и стал таким же деловым, как его костюм.

— Нобиру Тагноль.

Ник, выбранный им для секретной переписки. Неоригинальное куда надёжней всяких словесных вывертов.

— Могу поручиться, в вашем паспорте значится не это.

— В льготном страховом полисе на миллион евро — тоже.

— Объект страховки?

— Моя жизнь.

— Когда истекает срок?

— Через четыре дня, четыре часа и пять минут. Мой шестидесятый день рождения. После этого полис аннулируется, и мои дети не получают ничего.

— Похоже, вы до последнего полагались на случай. Возмещение частичного ущерба предусмотрено?

— Нет. Стать калекой меня страшит ещё больше, чем сделаться мёртвым.

Хм. Подчеркнём для себя «ещё».

— К тому же риск не стоит таких денег. В любом случае компания проведёт своё собственное расследование.

— И самоубийца, так же как покусившийся на суицид, не получает за свои хлопоты ничего.

Он молча подтвердил мои слова.

— А мы вполне сходим за несчастный случай. Или за скоротечный инфаркт. Да ещё сравнительно дёшево обходимся заказчику.

— Разве у вас нет нужды в людях? — ответил мой заказчик. — Продукт питания, опять же детей с нашей косвенной помощью зачинаете. Кстати, два однокоренных слова в стоящих рядом фразах — плохой стиль. В рекламе неуместен.

Выражение лица у него по-прежнему было серьёзное. Не знаю почему, но это мне понравилось.

— Я имею право получить более подробное объяснение вашим резонам, чем вы пока дали, — ответила я, — но это не значит, что от вас требуется демонстрировать эрудицию.

— Да, вы предупредили заранее. Возможно, потому я и не стал ограничивать свою исповедальню стенами, — он пожал плечами и отчего-то поглядел мне через плечо.

— Чтобы нас услышали другие.

— Услышали деревья. Здесь не бывает людей, кроме самых последних чудаков, уж поверьте.

А потом — разве мы занимаемся чем-то нелегальным, что надо скрываться ото всех? Так я подумала про себя и усмехнулась, будто соглашаясь с ним.

— Видите ли, — продолжил он с той же лёгкой, почти безразличной интонацией. — Я ведь тоже из племени чудаков и оригиналов. С другой стороны, история моей жизни настолько заурядна и благополучна, что не заинтересует никого. Страховщики не додумаются проверить кровь на избыточные эндорфины — но, кстати, вы знаете, что через небольшое время ваши обезболивающие становятся идентичны человеческим?

— Практически идентичны, — поправила я. Черт, что там был за намёк на флору и фауну?

— У людей гормоны тоже слегка различаются в зависимости от конкретной особи. То есть видеть можно, доказать нельзя, — гнул свою линию Нобиру. — Моя компания серьёзно этим обеспокоена.

Моя компания. Льготный тариф — для своих. Ну разумеется, такие вещи мы заранее проверяем. Однако…

— Я не числюсь в рядах официально. Слишком стар для такого, — Нобиру как бы не замечал моих сомнений и продолжал подкидывать дрова в топку.

На что он намекает? Его наняли поработать подсадной уткой? Ну да, разумеется. И дорогостоящей.

Нет, я чётко спрошу.

— Каков предельный срок, когда ещё можно заключить договор с вашей организацией и начать выплачивать взносы? — сказала я с самой любезной и равнодушной улыбкой из возможных.

— Сорок пять лет.

— В вашем случае правило было соблюдено?

И по глазам вижу, что нет. Сверхльготная страховка была, по сути, подкупом.

И всё же отчего тогда этот субъект проговаривается, откровенничает и напрашивается на сочувствие?

Нет, на некоторых заурядных встречах тоже стоило бы присутствовать вдвоём. Я ж его и так и этак убью: как заказчика или как провокатора. Будет похоже на страстный «французский» поцелуй. Следов можно не оставлять никаких — нужно ли говорить, что даже отточие под нижней челюстью делается практически незаметным минуты через две. А вообще наш морфин — это бонус, который не всякий человек ещё и получит. Чего от меня хотят официальные лица — поймать на выходе из парка? Так я первая подниму тревогу по поводу внезапной кончины любовника.