Татьяна Мудрая - Сказание о руках Бога

Люди смотрели ему в рот с благоговейным вниманием.

— Ты что, так силен, святой жрец? — почтительно спросил Майсара.

— Скажи лучше — я так слаб! Мы не должны убивать — ни своими руками, ни своими орудиями — и даже быть невольной причиной убийства. Пролитая кровь взывает к Источнику Пути и замыкает Путь в кольцо. А мое орудие убило и еще более повредило ту нить, которую я едва наметил.

Он с сокрушением поднял посох и стал его осматривать.

— Да ты не гляди, а помолись как следует, — предложил Майсара. — Крови ведь нет ни капли. Может, его просто оглоушило, так еще отойдет. И вообще он был тиран и злодей, кого хочешь спроси, если сам еще не вник. Мы тут с простым народом пообщались, верно я говорю, Барух? Ты сам погляди, как они радуются, восхваляя твою чудотворную силу. Можно подумать, им всем не только Вардина молочка перепало, но и кой-чего позлее.

— Не знаю, что этот начальник делал в прежней своей жизни, — произнес Барух, наклоняясь над неподвижным туловом и отыскивая пульс, — но сегодня он был просто гадок. Пытаться прикончить родительницу и дитя — ну куда это годится! Да дышит он, успокойтесь, люди. Я немного врач и в этом понимаю. Одежда его стесняет — вот бы снять ее. И шлем с алмазной насечкой. И изумрудный ошейник в три ряда. И саблю. Верно я говорю?

Его слова были встречены таким дружным и бурным пониманием, что странники и их животные еле успели выбраться из толпы, которая мигом приступила к выполнению медицинских рекомендаций.

— А ты, оказывается, не такой блаженный простофиля и тронутый чудак, как думалось! — заключил Майсара с уважением.

— Я многое видел на своем веку, — степенно ответил Барух, — и убедился, что человек, у которого отняли символы и регалии его власти и силы, опять становится нормальным и добрым гражданином, хотя не сразу. Лечение надо проводить систематически. Ну, а пока не мешало бы нам удалиться без шума. Тебе тоже, наш святой заступник.

Субхути, которого Камиль вытащил из толчеи и теперь держал за руку, покачал головой:

— Куда уйдешь от себя, странники?

— А зачем «от себя»? — удивился Майсара. — Иди с собой и, кстати, с нами. Ты общество недурное. Камиль, да посуди: это будет такой охранник для нашего каравана, что любо. Силы в нем немеряно, дух самый что ни на есть возвышенный, и приключится нам от него великая польза. А, Камиль?

— Что до меня, я с радостью.

Барух только улыбнулся. Он исчерпал все свое красноречие раньше.

Лицо Биккху просветлело.

— Больше всего я боялся, что меня сделают вождем вместо этого несчастного, потому что меня помнит здесь не один простой люд, но и вельможи. Теперь я вступлю на ваш путь, и он, надеюсь, меня очистит. Решено, я иду с вами! Только, Камиль, сын Абдаллы, позволь мне взять воды от истока Реки.

Это требовало времени: река в том месте, где они находились, была широка и тиха. Однако Камиль успел на своем личном опыте понять ту избитую истину, что длинный путь почти всегда преодолевается быстрей короткого.

Биккху решил спрямить дорогу. Он, как здешний человек, двигался впереди каравана, широко ступая своими сандалиями и посохом раздвигая заросли. Удивительно — живые плети, усеянные колючкой, не спешили вернуться на прежнее место и пропускали людей и животных невредимо. Более того: Камилю показалось, что они с готовностью поднимаются перед странниками наподобие арочного свода и защищают их от самого лютого солнца: хотя, скорее всего, то была прихотливая игра света и тени.

В этом лесу было куда больше открытых пространств, но и мелкого, частого кустарника, лиан и бурелома, чем в том, где они ели плоды, и идти казалось труднее. К тому же раньше странники не замечали диких зверей, а теперь между веток то и дело мелькали темная шерстистая спина или хвост, который свешивался сверху, как живая плеть, на дальней поляне — чей-то желтовато-бурый в полоску бок или белое пятно, похожее на салфетку.

— Я видел подобную растительность в Маньчжоу-Го, — вслух думал Барух свое непонятное. — Там тигры крупнее здешних, Субхути, однако, судя по рассказам, не столь свирепы. Ты их не боишься?

— Я не ем мяса, уважаемый; ваши звери, как я понимаю, тоже. Тигры и прочие хищники это чуют и не таят на нас обиды.

Камиль только дивился их рассуждениям. Выходит, лев не должен трогать антилопы, потому что она травоядная? Но так не бывает!

— Так — нет, конечно, — услышал Биккху смятение его мыслей. — Животные и растения — единый мир и, поедая друг друга, не наносят себе ущерба. Но человек создан править: и если от него и его младших братьев пахнет ужасом убитого ими живого существа — они не просто иные для Дикого Мира. Они становятся врагами по своей сути. Это им убыток, поэтому бойся и единожды умертвить!

Постепенно стало прохладнее. Солнца не было даже над низкими лугами и перелесками, но рассеянный свет из-за тонких облачков наполнял всё вокруг. Туманные полотнища его свисали с веток и ниспадали в проемы лесных арок. Сквозь траву и жесткие кустики прорывались нежные и яркие соцветия, то собранные в голубую или алую кисть, то рассыпанные белыми или желтыми звездочками. Прямые ветви часто были в иглах вместо листьев.

— Лютики… Гвоздики… Кислица… Фиалки… Незабудки… Ландыши, — тихо смеялся Арфист. — Это ведь Эркский Лес. Куда ты завел нас, вожатый?

Варда той порой меланхолично пожевывала эту прелесть всю дорогу, но с разбором: золотистые и как бы лакированные цветы с изящно разрезанными листьями не трогала, словно тот, кто подсказывал Арфисту имена цветов, сообщил и ей, что это яд.

— Названия этой земли не знаю, но не беспокойтесь, место верное: я ставлю вехи и делаю зарубки на пнях. А что живая раcтительность каждый раз меняется, я привык. Изменчиво всё, одна Река постоянна, хотя здесь это лишь ручей, бегущий из-под скалы. Смотрите!

Странники, очевидно, уже пересекли петлю, что делала река, по прямой линии, и теперь она предстала перед ними узким бурливым ручейком. Он бежал по ложу из белой гальки, и почти вплотную к его струе подступала густая трава. Вода его была чистой, как хрусталь, а там, где у красноватой глыбы стоял Биккху, выбивался наружу по-настоящему голубой ключ.

— Наберите ее в мехи, эту воду, — произнес Субхути с важностью.

Теперь он был истинным властелином. Камиль не просто понял — убедился: всякий раз, подымаясь к истоку, он становился старше внутри себя. Живой обелиск: шея пряма, как колонна, массивный стан отлит из живой бронзы, из глаз на странников глядит тысячелетняя мудрость. — Вода, взятая от истока, не портится и почти не меняет цвета; не делается гнилой, горькой или теплой. И хотя голубизна ее со временем тускнеет, она по-прежнему исцеляет недужных и прибавляет силы тем, кто считает себя здоровыми.