Татьяна Мудрая - Сказание о руках Бога

— Кормить голодных — поистине добрая радость. Но ведь леса кругом полны хорошей еды. Мы ею насыщались. Скажи, мы что, сделали неверно?

— Боюсь, что да, но молчи об этом при других. Всё, что растет на кустах, деревьях и в траве, — собственность князя, сардара, который живет во дворце-пирамиде. (Может быть, биккху произнес «в башне»; во всяком случае, Камиль представил ту самую винтообразную штуковину в форме вывернутой воронки муравьиного льва.)

— Ох, как бы мои друзья, которых я оставил на окраине города, не попали в беду по причине своего незнания!

Биккху прислушался.

— Да, ты прав, если ты имеешь в виду двоих людей, при которых три осла или им подобных зверя и неизвестное мне животное с длинной шеей и детенышем. О, я слышу его пронзительный и жалостный голосок, будто на него нападают!

Он приподнялся и метнул свой посох медной ручкой вперед. Тот со свистом рассек воздух, взлетел, будто подхваченный мощным течением, — и пропал из виду.

— Зло погибло. Нечто необходимое уже совершено, однако что это такое? — задумчиво спросил себя монах. — Пойти, что ли, посмотреть: палка мне необходима как знак моего внутреннего странствия и поиска, хотя я ни в коем случае не должен всерьез на нее опираться.

Поманил за собой Камиля, и они двинулись по течению.

— Много необычного для нас произошло сегодня и еще произойдет, — говорил Камиль. — Я, Камиль ибн Абдалла, до сих пор не видел ничего подобного ни вашему многоколонному городу, ни твоему радушию, о Биккху. А как твое имя?

— Мы не любим называть себя перед другими, как ты, может быть, заметил, Камиль, сын почтенного Абдаллы, Раба Бога; чтобы добро, что мы делаем, оставалось безымянным или хотя бы за него благодарили весь наш род желтых монахов. В самом деле, оно, это добро, не наше: не мы сами становимся, но нам позволяют быть добрыми, сильными и умелыми. Но тебе я скажу. Имя мое — Субхути, что может значить и «Тот, кто возвращается вспять», и «Старец», и «Дитя». Ибо рассказывают — или, быть может, шутят, — что река моей жизни спутала исток с устьем и началась с конца, так что я родился дряхлым старцем. Хотя все новорожденные младенцы походят на маленьких старичков. Я сам помню себя только таким, как теперь, но говорят, в ранние мои лета я существовал бездумно, как дерево. А еще судачат, будто я потому живу на берегу Великой Реки, что стоит мне пройти несколько шагов по течению — и я молодею, поэтому бессмертен. Чудаки, ведь я всякий раз возвращаюсь в нашу рощу, поднимаясь к истоку!

Они вышли из города и шли теперь над самым обрывом, слушая журчание струй, лепет мелких волн, набегающих на песок, и легкий звон камешков на дне. На берегу с мостков нагибались женщины, стирая белье в янтарной воде, и мыльная пена убегала вниз: они почтительно приветствовали отшельника и лукаво улыбались юному красавцу. Из реки пили буйволы и быки, тяжело пришлепывая губами, и жирные комки грязи срывались в нее с их крутых боков. Худой, как жердь, человек промывал из пригоршни горло и с усилием отхаркивал пену; рыбаки закидывали снасть; женщина с розовым в полоску покрывалом на черных волосах обмывала голенькую, плачущую девочку; а чуть дальше вопящая, причитающая толпа в белоснежных одеяниях обступила мертвеца на высоком помосте. Потом к его просмоленному савану поднесли факел, подожгли — и вскоре пепел сыпался в ту же вечную реку, прибежище и путь для живых и мертвых.

— Она всё омывает и очищает, не бойся, — утешал Камиля Субхути. — Это священная река, и она ни разу не принесла несчастья на себе и не послужила его причиной. Поветрия и войны в равной степени обходят ее берега стороной.

— Я не реки боюсь, о Субхути, — ответил Камиль. — Если ты почувствовал беду, то как бы там ни было, нам следовало бы поторопиться.

— Уверяю тебя, мы придем как раз вовремя, как бы ни медлили и ни спешили. Мир — клубок взаимодействий, и мы, биккху, умеем найти в нем ту нить, что нам подвластна, и крепко держать в руке.

И вот они оба, наконец, оказались близко от стоянки каравана, но как здесь изменилось всё! Берег был запружен народом, скудно одетым и горячо жестикулирующим. Ничего нельзя было понять — только горделивый профиль Варды царил над суматохой, и это вселяло некоторую надежду на то, что главное и в самом деле в полном порядке.

Майсара и Барух при виде Камиля пробились к нему через толпу, почти не обращая внимания на его сопровождение.

— Что случилось, друзья? — спросил он.

— О Камиль! — вскричал Майсара. — Варда — она ужасно хотела пить. Понятное дело, после такого перегона. Трава и эти… бананасы — это для нее не главное. Стоило только тебе уйти, как она бросилась к реке, нашла крутой спуск и стала вовсю тянуть в себя воду. Клянусь Аллахом, в жизни не видывал, чтобы верблюд пил так много и так быстро, хотя и в этом они мастера. Ну конечно, мы все ее порядком-таки выдоили… И вот поверь мне — вода отступила от берегов на ладонь, столько наша мамаша в себя истребила!

Тут вокруг нас и стал собираться этот народец — биться о заклад, по-моему, что приключится раньше — животина лопнет или река кончится. Они ничего, дружелюбные, только из-за них очень со стороны стало заметно.

— Оттого и появился их сардар со свитой, — вставил Барух. — Его слуги купали слонов неподалеку и донесли.

— Этакий пузырь в алом шелку и накладном золоте, — Майсара взмахнул рукой, указывая. — Мы, видите ли, нездешние, налогов не платим, а чужую воду тратим и грязним бессчетно. Видано ли, чтобы вода была чья-то? Варда тем временем выбралась на ровное. Мы бы ушли потихоньку-понемногу, да нам не давали, а потом по приказу их… срадара и вовсе начали пускать стрелы: ладно бы — поверх голов. Варда-то привычна, а Ибн Лабун жутко испугался и заорал. И тут откуда-то прилетела палка и стукнула этого… как его? в висок набалдашником, так что он вроде немножко умер. Почему-то рабы, свита, слоны и лучники сразу разбежались. Они еще все кричали: Ассока, Ассока… Это кто еще такой?

— Я, так мне думается. Это мое воинское имя, — огорченно сказал Биккху. — Они узнали мой посох.

Все присутствующие обернулись на его голос, кое-кто указывал пальцем.

— Здесь хорошо меня знают. В пору моей зрелости я стал прославленным полководцем и убивал людей из земли, враждебной моему повелителю. Вначале я увлекался этой игрой, а затем пресытился славой и смертями. Горечь вошла в мои чувства и замутнила дух. Тогда я поклялся залечить все раны, которые нанес этой стране, и поселился в ней. Я решил стать святым, чтобы через меня изливалось дыхание Вечного и Прямого Пути. Ибо из-за моих жестоких мыслей и действий нарушились всеобщая гармония и равновесие. Если я достигну Прямоты в себе, достигнет ее и этот мир, почти не изменившись внешне.