Татьяна Мудрая - Мириад островов

— Только тебя, высокий сьёр. Естественно, мы понимаем, что надеяться на нечто большее твоего равнодушия и попустительства… когда за всеми братьями шелестит такая дурная слава…

— Именно, — продолжал Мариньи, словно не заметив предыдущей фразы, — восстановить прежние контакты, в том числе с братьями-дубовиками и Племенем Радуги. Для чего получить возможность невозбранно двигаться по всем трассам, как обыкновенным, так и закрытым литерным. Недурно запрашиваете.

— Запрашиваю. Единственное число. К кострам еретиков и прочих инакомыслящих, а также к специфическим методам добывания из них истины мало кто из нас, новых, причастен.

— В смысле — уж точно не ты, — Мариньи слегка морщится: сегодня подагра донимает как никогда.

— Естественно. Во времена королевы-мученицы Марии-Тоньи и первого верховного короля Ортоса меня не было на свете. Я всего-навсего на семь лет старше его внука Кьяртана, как, без сомнения, ведомо высокому сьёру.

— Насмешничаешь.

— Не совсем. Династические колена в Вертдоме сменяются куда как быстро, — холёная рука с отполированными до блеска ногтями придвигает к себе перелистанные и отброшенные в сторону бумаги и ловко выравнивает стопу на полированной поверхности.

— Как и оборонительно-наступательные союзы клириков. Чёрного кобеля не отмоешь добела, так вроде говорят рутенцы?

— Не отмоешь, так перерядить можно. Из тьмы в свет, — лёгкая усмешка трогает юные уста.

— С тобой спорить — нужно иметь семь пядей во лбу, — недовольно замечает Мариньи.

— И неплохое чувство юмора, — тотчас отзывается клирик.

— Ладно, рискнём. С условием: первое — стараться путешествовать в полном одиночестве. Как у тебя с бродяжьими талантами?

— В быту неприхотлив. Сплю под любым кустом, ем что выливают в колоду. Неплохой всадник и скороход. При нужде умею оседлать и новомодный сайкл.

— Они же все хозяйские, как псы.

Собеседник Мариньи выразительно пожал плечами:

— Умею договариваться с живым.

— Второе. Раз ты так лёгок на ногу, время от времени хоть отмечайся в столице, чтобы не числиться в пропащих. Быть может, мы поручим тебе кое-что необременительное.

— Выглядит многообещающе. Примерно раз в две декады здешних жандармов устроит?

— Третье, — холодно кивнув, продолжил Мариньи. — Без настоятельной необходимости — не прикасаться и даже отнюдь не приближаться к противному полу, буде встретишь по дороге.

— Мы даём категорический обет по поводу женщин и девиц.

— Кажется, тебя стоило бы связать покрепче. Я имею в виду — обречь на строгий затвор. Что говорить! Во времена моей молодости таких, как ты, не постригали. И тем более не объявляли эмиссарами с неограниченной властью.

— Ограниченной, увы, — и даже весьма тесными рамками. Что до остального… Вы же сами, высокий сьёр, установили причину такого неортодоксального выбора. Тотальный разгром, заставивший моих братьев принять в руки недостойное орудие.

— О, меня буквально тронули сии слова. Что же — дерзай. И да будет тебе дальняя дорога широкой скатертью!

— Самобранкой, — тихонько отвечает езуитский эмиссар, скатывая бумаги в тугую трубку и пряча за отворот белой парусиновой блузы.

Высококлассная дорога по-прежнему пылила и петляла, вилась вокруг обнажённых холмов. Леса, рощи и перелески сменялись курганами, на ином возвышался суровый Т-образный крест, иногда распятие было четырехконечным и почти привычным для глаз рутенца, но всё чаще на нем крепилось нечто вроде морской звезды, рыже-желтой или красновато-бурой, со слегка загнутыми кончиками. Задувал ветер с крепким солоноватым привкусом, когда делали привал — звенел в растяжках тента, будто в снастях. Поверх траура пришлось накинуть мантель, пелерину из собольего меха, отделанную по горловине стеклярусом. Ничего попроще не нашлось, ворчала в душе Галина. Орихалхо перестал снимать обувь — грунт становился всё каменистей — и куда-то запрятал меч и лук. Всё прочее осталось, включая непомерные ожерелья. Как насилу догадалась девушка, они тоже на худой конец могли послужить делу убийства. Бусины с острыми краями были нанизаны на прочнейшую леску, которую казалось невозможным порвать ни её, ни, скорее всего, мужскими руками. Удавка или путы.

— Я привыкла, что самые лучшие дороги — прямые, — недоумевала на остановках Галина, поедая очередную унылую стряпню. — Хорихалк. хо, Орри, ведь на такой, как наша, хорошую скорость не разовьёшь.

— Зато она вечная, — объяснял он. — Идёт, куда желает сама земля.

— Земля ведь неразумна. Или здесь поверье такое?

— Скорее присловье: «Ничто не случается против воли той, что внизу, и того, что вверху». Почва сложена изо всяких пород: слоистых и сыпучих, твёрдых и мягких. Когда много людей шествует по земле, они выбирают устойчивость. Где песок не течёт, глина не раскисает, камень не крошится в пыль. Так рождается древний путь. Он не выветривается, его мало заносит снегом, и трава не выбегает на него вперёд путника. Можно укрепить его, но не дело спрямлять.

— Настоящая сказка или притча, как в моей книжке.

— Такие рассказывают сёстры Великой Матери Энунну в Скондии.

— Ты был там?

— У человека нет крыльев, у слова — есть, — ответил Орри уклончиво. Или, напротив, очень прямо — куда прямее самой дороги. В смысле — не дело тебе пытать меня о смыслах да придираться к их точности, моя сэнья. Не такое твоё положение, так что на будущее учти.

Домыслы. Ничего помимо домыслов…

«А придём к морю — что мне в море? И что ему до меня?»

Приехали они в тот запомнившийся день в один из небольших речных портов, куда могли заходить морские суда с низкой осадкой и выдвижным килем — наподобие скандинавских. Таверны здесь были не чета прежним: грязноватые и бойкие, не в один-полтора, но в три и даже четыре этажа, с флигелями и службами. К одной из таких они причалили. На первом ярусе здесь были конюшни и отхожие места для простой публики; лестницы, куда вел отдельный вход, вели на второй ярус помещений, где находились кухня и столовый зал. Прислуга размещалась этажом выше и круглые сутки дышала низлежащими запахами, как прельстительными, так и зловонными. Солидные гости имели честь карабкаться по двум довольно крутым лестницам под самую крышу, где их как следует продувало свежим воздухом. Лестничные площадки запирались на ночь цепями, от огромных каминов второго этажа в коридор и спальные номера поднимались широченные трубы, создавая довольно тёплую атмосферу и постоянную опасность пожара.

Сюда Орихалхо вместе с коридорным притащили вместе с Галиной один из её сундуков — она собиралась провести день-другой, отбирая годные вещи. Тратиться на сезонную одежду посреди цветущего лета пока не хотелось: климат от близости моря портится, но это ведь не может быть таким тотальным. Ветер повернёт или как-нибудь ещё.