Татьяна Мудрая - Мириад островов

Орихалхо явился, как мельком заметила Галина, в разгар молитвы и не стал пробиваться к головному месту. Устроился рядом с дверьми, развернувшись боком, тотчас наклонился над миской.

После еды Галина взялась было относить грязную посуду — не дали. Слишком красиво наряжена. (Самое простое платье-жарсе, не та шёлковая туника.)

— Присмотрись, к чему у тебя сердце ляжет, сэниа Гали, — проговорила приоресса, мать Кастро. — У меня нет неотложных дел. С удовольствием тебе покажу.

Сначала Галине, конечно, было показано, где их разместили: всех в одной довольно просторной и опрятной келье на троих, вернее, двоих (двух) и одного, с арочной дверью посерёдке и минимумом мебели. Кстати, сгрузили туда часть вещичек.

— Не думаю, что вы опасны тем, кто пребывает у нас на постоянной постоянно, — усмехнувшись, ответила мать Кастро на недоуменный взгляд девушки.

Собор с тремя нефами впечатлял не столько украшениями, сколько монументальностью и простотой. Единственной роскошью был пол, выложенный мраморной мозаикой: морской берег, плавными ступенями спускающийся в подводное царство с его диковинами. Свет дробился в узких гранёных стёклах заалтарного пространства, отражался в полу многоцветными бликами и возвращался назад — словно некая аура стояла внутри этого предела.

Галина с Барбе и Орихалхо стали на колени рядом с провожатой и помолились.

— Знаешь, сэния, мне хочется здесь петь, — тихо сказал Барбе. — Ведь тут наверняка имеется хор.

— Только «а капелла», — мать Кастро услышала.

— Так у меня и нет на чём играть, — ответил он.

— Нет — но ты умеешь, раз выразился таким образом, — отозвалась она.

— Да. Так уж случилось, что я лишился…

— Тогда подожди, фрай… Фразы, выпеваемые голосом, стоило бы подкрепить чем-то более существенным.

«Святые матери бывают на удивление нетверды в латыни. Или в эсперанто, — подумала Галина. — Фрай вроде бы отец?»

«Зато у тебя форменная паранойя, — возразил ей внутренний голос. — Она же явный морской гибрид, как и госпожа предстоятельница. Что ты знаешь об их родном языке?»

Вскорости они убедились, что конюшня была устлана свежим сеном, в коровнике не очень сильно пахло навозом, кошара для овец была очень ладно пристроена в внешней стене, куда открывались наружные дверцы всех служб.

— А наружные двери укреплены? — неожиданно ляпнула Галина.

— Интересная мысль, — рассмеялась мать Кастро. — Нет, мы не боимся воришек.

«И лазутчиков тоже», — поняла Галина.

Потом им показали хранилище рукописей и скрипторий. Библиотеку инкунабул и «множитель», нечто вроде примитивного печатного станка с резаными досками, по обычаю инициированного кровью. Доски, как похвалилась приоресса, оттого давали не менее тысячи прекрасных оттисков, хотя, не исключено, что это морёный дуб такой прочный.

— То одно из моих былых послушаний — доски чертить и резать, — пояснила она. — Твёрдая рука, способности к рисунку, ну и грамотность.

— Жалко, что у меня нет никаких талантов, — посетовала Галина. — Хотя на свежем воздухе поработаю в охотку, после сидения-то в рыдване.

— Выведем тебя на простор, мотыгой или киркой помахать, — рассмеялась мать Кастро. — Разгуляешься авось.

После всего их повели в залу для принятия решений.

— Мы вот что подумали в самом начале, — сказала монахиня чуть смущённо. — Не откажется ли мэс Барбе спеть нам?

— Я бы с радостью. Но для хора мои песенки, порядком-таки легковесные, не подойдут.

— Потому что легковесны — или из-за того, что твоему голосу, мэс, нужна поддержка?

Он вроде бы не понял, нахмурил брови.

— Странные и торговые люди иногда оставляют нам кое-что ненужное себе, — продолжала мать Кастро. — Отнюдь не сокровища из монастырской казны — те мы успешно обмениваем на куда более дельное, например, лекарства, пергамент и папирус, материи и краски. Но всякие пустяки и редкости. Вот смотрите.

Она сняла с верёвочного пояса малую связку ключей и открыла боковую дверцу в стене.

Внутри было пыльно и душновато, пока она почти ощупью не прошла к оконцу и не отвернула внутренний ставень.

А тогда перед их глазами раскрылся блаженный развал нарядно-убогих тряпок, ломаной мебели, покрытой узором и позолотой, загадочных ларцов и свёртков.

— Погодите, мне надо вспомнить. По логике, в одном из сундуков… Нет, там было забито и некогда разбирать. Вот!

Приоресса перегнулась через восточный базар и подняла в одной руке нечто плотно завёрнутое в ткань и обвязанное витым шнуром, удлинённое, с расширением на одном конце…

Со стройной шеей, в самом начале загнутой под прямым углом…

На которой виднелись колки ясного золотого цвета…

С корпусом, нижняя дека коего была подобна половинке зрелого инжира формой и рисунком продольных рёбер…

А верхняя округло прорезана и покрыта сияюще-светлым лаком.

— Вот, — сказала мать Кастро. — Струны и ключ для натягивания — внутри. Насчёт плектра — не знаю.

— Лауд! — воскликнул Барбе в тихом восторге. — Поистине Ал-Лауд, с заглавной литеры!

— Тебе ведь был нужен смычок, чтобы ударять и править, — заметил Орихалко, который за ними не вошёл — так и остался в дверях.

— Меня обучали многому, — ответил Барбе.

И принял инструмент из рук женщины.

— Кажется… Нет, без сомнения хороша.

— Как по-твоему, ты сумеешь наладить струны и звучание?

Барбе провёл ладонью по верхней деке:

— Стыдно было бы мне, если б не смог.

— К сегодняшнему вечеру?

— О-о. Постараюсь. Не знаю, достигнем ли мы с этой красавицей слаженного звучания, идеал вообще недостижим, знаешь ли.

— Стоило бы тебе постараться, — мягко посетовала приоресса. — А то уже сплошь разговоры между сёстрами о тебе пошли. Гость важный, речистый. Не раскроешь таланта — к завтрашнему утру вся обитель всполошится.

Нечто стелилось под покровом легковесной беседы, подобно океанскому течению, но что — Галине понять было не дано.

— Что же, я буду готов, — ответил Барбе. — У меня, кстати, даже набор плектров в суме отыщется. Фасонный — в виде накладных бронзовых ногтей. Зови всех на капитул после вечерней трапезы.

— Не в скрипторий?

— Нет, там пыльно. И вот ещё: я должен удалиться к себе.

— Я тоже пойду, — проговорил Орихалхо с не очень понятной настойчивостью. — Если ты, милостивая сэнья, отпустишь.

— Я тебя не неволю. И потом… Мать приоресса обещала вооружить меня мотыгой и выпустить в поля, ведь правда?

Он переглянулся с монахиней и как-то быстро исчез — раньше, чем Барбе успел откланяться.

Мотыга обладала узким массивным навершием — с одной стороны хорошо заточенное лезвие со скосом шириной в сантиметр-полтора, с другой — шип. Скорее кирка для глинистых и известковых пород. Рукоять была короткой и хватко ложилась в руку.