Татьяна Мудрая - Мириад островов

— Орри, а где Данка?

— Вон, на ней Тхеадатхи гарцует.

— Я думала, Барбе её себе возьмёт.

— С какой стати? Это наша кобыла, а клирикам имущество иметь запрещено.

За стенами во всей полноте развернулась здешняя золотая осень: ярко цветущие астрами газоны, вечнозелёные шары, конусы и бордюры регулярных парков, светлые пряди в тусклой шевелюре берёз, привольные солнечные шатры клёнов и лип, сквозь которые глядела безумная лазурь неба, кованая бронза дубов. Листва на яблонях и грушах казалась скрученной — вся её сила ушла в плод, а несобранные плоды устилали почву под корнями. Отряд звонко цокал доброй сотней подкованных копыт по хорошо убитой грунтовой дороге. Орихалхо, едущая по левую руку Галины, заметила:

— Под конец лета мало дождей было и много жары. Эта осень — скороспелка.

Как поняла Галина, отряд следовал по намеченному ими обеими пути: обогнуть Вертдом с юга, пройдя по франзонскому побережью, и затем пересечь границу со Скондом.

— Орри, а тебе в этом Сконде быть приходилось?

— Сконд — не «этот», а добрая половина нашего Верта. Да, бывала однажды. Там зима отчего-то мягче, многоснежнее нашей и лето не такое душное: ветра такие веют или тёплое подводное течение огибает берега. Но, может статься, и горный заслон в том повинен.

— А прочее там похоже? Отец покойный говорил, там исламисты хозяйничают.

— Не знаю такого слова. Что у иных по нескольку женщин в доме, а иные держат двух или трёх мужей — так это верно. Один рутенский муслим находил сходство с вашими Пакистаном и Тибетом. В первом полигиния, во втором полиандрия, потому что уплатить выкуп за женщину очень дорого. Так же дорого, как вырастить в высоких и диких горах. Вот и скидываются мужчины на круг… А в Сконде всё это встречается сразу.

— Здорово. Как они ещё до сих пор не переплелись и не запутались?

— Так это не под одной и той же кровлей, глупая. Братьев или сестёр брать запрещено. дна и та же дама не может состоять в двух видах союзов: или у тебя муж один и жёны-посестры, или несколько мужчин тебя одну обихаживают. А то и вообще голова об голову сожительствуют. Если бы не не было границ меж запретным и дозволенным, весь Сконд быстренько сделался бы одной большой семьёй.

— Под одним большим-пребольшим хиджабом, — повернулся к ним один из передовых всадников. — Простите, мэса Орихалхо, что так пошутил.

— Небольшое дело, Армени. В самом деле, там все почти женщины ходят в таких покрывалах с ног до головы — только узенькая щёлка для глаз осталась от человека. Или длинное цельное, или из двух частей: просторная юбка и наголовник до талии. Чтобы дышалось легче. Непросватанные девицы норовят на себя набросить что посветлее и понарядней, старухи предпочитают потемнее и подороже, а охраняемые жёны — какой-нибудь портновский изыск. Только и разницы.

— А и жуть от такого берёт, — согласился Армени. — Сгрудятся вокруг тебя, чужака, упрутся прямо в грудь своими наглыми свинцовыми гляделками. И ещё переговариваются — непонятно так.

— Не по-русски… не по-вертдомски, что ли? — спросила Галина.

— Общий язык у них только для мужчин. А жёнок учат древнему наречию. Очень трудное: кажется, у каждого слова и корня по сотне значений, и выдрать нужное из словесного теста вовсе невозможно. Мой приятель был вторым супругом одной такой, пока не развёлся. И не хотел, говорит, — так попросили вежливо. В смысле — дать талак: со стилетом в лилейной ручке.

— Вот как, — заинтересованно спросила Орри. — Красивая, наверно, женщина была?

— Так вот оттого и погорел мой приятель — хвастался больно громко. Волосы цвета червонца, глаза что грозовое небо и ещё цвет меняют под настроение, белая кожа, стройный стан, тугие грудки, пышные бёдра… Весь компот при ней. А тамошние жёнки нескромной болтовни не любят.

— Похоже, тебе, болтунишка, не добыть себе скондской подруги — ни одной, ни половинки, — трунили над ним в рядах.

— Ничего-ничего. Вот приеду — к дочери самой Энунны под бочок подберусь. Они взору как есть открытые.

Народ сразу и неловко затих.

— Гали, — спокойно пояснила Орихалхо, — дочери богини Энунны — это сакердотессы, священные куртизанки. Они становятся на перекрёстке с открытыми лицами и в богатых нарядах, которые скрывают тело и подчёркивают телесные формы. Они уходят с мужчиной за немалую плату и за плату же обучают прочих женщин искусству соития и верного зачатия. Но никто не смеет говорить им дерзости. Даже самые истые и правоверные мухаммадийя вынуждены их терпеть. Считается, что почитательницы Великой Матери укрощают гнев подземного мира.

— А ты такому тоже веришь?

— У нас море не так сильно колышется, когда горы трясутся, — пожала плечами Орихалко. — То есть, конечно, бывают такие волны, что за один приём смывают половину прибрежья. Мы больше озабочены небом. Знаешь, почему после Книжника Филиппа и его друзей к нам не прилетают рутенские летуны? Небо стало твердью и снизилось.

— Чудеса да и только.

— Но это и неплохо. Меня учили, что такое воздушные снаряды, — ответила морянка. — Торпеды и бомбы с ядовитой начинкой. Вертдом, я так считаю, оберегает себя не одними человеческими руками.

Так беседуя, двигались они от утра к короткому полуденному привалу, а потом к долгой ночёвке, на которой молодые воины соорудили большой костёр и сытный обед, стреножили лошадей и пустили попастись, а для обеих женщин натянули палатку и бросили на траву плотный скондский ковёр из войлока.

Внутри обе женщины неторопливо высвобождаются изо всех одежд, не отрывая взглядов друг от друга.

Предрешено. Запечатано. Начертано в будущей Книге.

«Это уже случилось. Этого еще никогда не случалось. Лучше так — или иначе, когда не было прямых речей и обоюдного согласия, ни поцелуев в губы, ни ласк — ничего не было, кроме острого клинка и близкой смерти?»

Говоря так в уме, Галина подошла совсем близко, протянула руку, резко провела указательным пальцем по животу, по вертикальному шраму, начинающемуся сразу от пупка и пропавшему в курчавой заросли:

— Вот это. Было очень больно?

— Можно было терпеть и не сойти оттого с ума. Операцию делал не настоящий лекарь, а мужчина из Защитников, они доки в маковом зелье. Если бы не то, что палаш раньше вывернул мне всё нутро, было бы легче. Хотя я, пожалуй, не однажды теряла сознание.

— А это.

Пальцы Галины сомкнулись некрепким кольцом вокруг трепещущего стержня.

— Не дивись. Не пугайся. То, чем обладают наши мужчины, не так уж больше моего. Хотя — более дерзко по натуре.

— Куда больше, чем я?

Ковёр, не который они повалились, как срубленные деревья. Не размыкая рук.

— Почему ты целуешься носом, как дикарка, Орихалхо?

— Рот, губы и язык — для иного. Для ушных мочек… для лебяжьей шеи… для ложбинки меж грудей… для сосков, похожих не на мой терн, а на сладкую землянику… для каждого из пальцев на руках…для глубоко вдавленного клейма, знака твоего рождения на свет… для дорожки, поросшей тончайшим волосом, где нет никакого шрама…