Татьяна Мудрая - Мириад островов

Много позже Галина укоряла себя, что поддалась чисто земному фарисейству и полезла со своим уставом в чужой… нет, не монастырь. В чужую твердыню. Взялась с порога осуждать иной образ мыслей.

Но, возможно, некто наверху решил за неё, что не нуждается она в предварениях и предупреждениях друга? И та почти болезненная судорога, что после слова «сошлись» началась в животе и плавно спустилась книзу, была послана как знак?

Потому что Орихалхо прочла выражение глаз рутенки по-своему.

— Я что хотела сказать до того, как увидела твои бумаги, — сказала она. — Малыш Армени… Он крепится изо всех сил, но ему очень плохо. Нельзя до бесконечности прятать от него всё острое. Ты госпожа стихий и душа отряда. Он вовсе не мужеложец — просто юность выбирает из доступного ей. Иди к нему и подари часть моей исконной доли.

Тогда высокая сэния, взысканная вниманием жён куда более значимых, чем сама она, пошла, и подошла к тоскующему тяжко, и сказала утешительные слова. И случилось между ними обоими то, что случилось.

«Вот как, значит, это бывает по всем правилам, — чуть ошалело думала Галина, простираясь рядом со сладко сопящим Армени на запасном вальтрапе и подтыкая под спину краешек другого. — Странно — мне всё, прости Господи, казалось, что мальчик по старой привычке перепутал два рядом лежащих отверстия. И от вящего усердия мозоли во мне натёр».

Было чуть конфузно лежать вот так на виду всего молодёжного лагеря. Кроме того, её тянуло прижаться к широкой спине, не так давно поросшей мужским грубым волосом, даже уткнуться носом в лопатки, но это было недостойным делом. Сырой бабской маетой, как говаривал один русский и советский писатель.

К тому же прочие парни уголком глаза да наблюдали за ходом религиозной церемонии. Уволочь свою добычу в кусты они ей сразу не дали — боялись, что старшая при случае не совладает с отчаянием своего подшефного и даже, напротив, подтолкнёт юнца к неминуемому. Но всё разыгралось как по нотам: Галина не пыталась начать с ласковых причетов, наоборот, мало не прикрикнула на угрюмца, назвав его полным именем. Армени-бн-Хваухли. (Жуть полнейшая.) Но когда он поднял глаза и всхлипнул, тихо улыбнулась навстречу и матерински обхватила кудлатую голову обеими руками. Дальнейшее случилось как бы само по себе: оба стали на колени, носы и губы сей же час нашли друг друга, алчные пальцы теребили застёжку за застёжкой, узелок за узелком, пока весь фасад не распахнулся настежь, при виде набрякшей по направлению к небесам плоти она смутилась и густо покраснела, как девчонка…

И каким-то странным образом именно оттого всё в конечном счёте срослось. Нет, не было никакого помутнения разума и сердечного трепета. Так просто, так же чисто, как обоим напиться воды: не стаканом, не фонтаном, но из родника.

«Похоже, что мою девственность отверзали не однажды — и всё самыми экзотическими способами, — сказала себе Галина, дотрагиваясь пальцем до припухших, измусоленных губ. — По крайней мере трижды, если не все четыре. И, чёрт, кинжалом было не так больно, как сегодня».

Кажется, она всё-таки задрёмывала — тоже не раз и не два. Сначала, когда малыш впервые как следует управился со своим делом и пал ничком, жарко дыша ей в волосы, — от облегчения. То есть пал он, а испытала блаженную лёгкость она. Арми только приступил к самой тяжкой части своих обязанностей. Должно быть, именно тогда и перетащил её поближе к зарослям на куске доброго сукна. В полусне Галине мнилось кое-что уж совсем ни в какие ворота не лезущее: будто у любовника выросло три головы с тремя шершавыми языками, и теперь он ублажал свою даму втройне.

Следующее просветление принесло умилительную картину двух ложек в одном тесном футляре: осенние ночи и в Сконде холодны. По слухам, тут даже зима бывает, даром что Восток. С холодными бурями, снегом и градом.

А теперь девушка проснулась окончательно. Предрассветный холод вонзался в мозги стеклянной шпагой, трава рядом с лицом была оторочена инеем, и…и вообще неловко просыпаться бок о бок с мужчиной на виду у всего воинского подразделения.

Выскользнула из кокона, изогнувшись, как червяк, и волоча за собой одежду. Вроде бы Арми собрал всё в такой славный аккуратный кокончик, ну и где всё это? В удалом запале снова разметали?

Хорошо — спят все, кроме скромняги на часах. Галина мигом нацепила на себя все причиндалы… ох, повязка-то нестирана, поясница не умащена, и вообще затмение нашло.

По-пластунски добралась до своего шатра, отвернула полог. Воровски скользнула под него — и на коврик, на место, словно псина.

— Как долго, — пробормотала Орихалхо. — Удоволила младенца? В петлю больше не полезет? Ты извини, если что не так…

Галина не ответила — просто не знала, каким образом среагировать. Робко дотронулась до руки.

— Спи уж, работничек, — пробормотала морянка.

После дня пути, уже, можно сказать, на подступах к восточной столице, Армени подошёл к Галине с самой торжественной миной из возможных.

— Сэниа Гали почтила меня соитием, — сказал он. — Поэтому я обязан ей отплатить. Они с сэнией Орихалхо занимаются фехтованием и прочими искусствами? Разумеется, наистаршая госпожа — мастер. Но она может лишь показать, отчасти передать, но не преподать науку оружия. Как и где обучать — её саму не учили. По воле судьбы я знаю кое-что из этого. Если госпожа стихий изволит стать со мной в дневную пару — я покажу.

Методика? Эти пацаны неплохо различают саму науку и методику её преподавания? Шок — отчего-то даже больший, чем в том, что касалось нетрадиционного и вообще секса.

Взяли дубинки, отошли чуть в сторону от того круга, что готовились вытоптать на лугу его азартные сородичи.

— Сэниа Орри показывала моей старшей подвижный овал защиты? Так вот, его надо не создавать, не очерчивать. А находить и навязывать удачное для тебя место тому, кто напротив. Вот как солнце в глаза.

— Снова слова.

— Да и нет. Вы с тёмной сэнией составили прочную пару, оттого её знание перетекает к вам без особых помех. Я и сэниа Гали — лишь частичная, временная пара, Но пока это помнят наши тела — можно и передать ощущение.

«Мистика».

— Арми, ты не можешь называть меня на «ты»? Чтобы не изворачиваться всякий раз.

— Тогда… Прошу, возьми меня за руку и следи, что говорит тебе моё тело.

Так они двинулись вдаль от дороги.

— Слушай мою кровь, — тихо сказал Арми. — Она скажет.

По мере того, как природа вокруг — отчего-то весьма быстро — становилась всё безлюдней, всё меньше пахла человеком, в пальцах девушки всё настойчивей возрастал ритмический зуд и некое гудение. Это было странно: рой незримых и бесплотных букашек забрался под кожу и играл там в свои игры. Юноша молчал, только однажды коротко кивнул ей: терпи.