Татьяна Мудрая - Мириад островов

Сначала им всем ещё была необходима усиленная преграда между собой и видимостью тварного мира, данной в ощущениях: бионано(как их)механические окуляры-телескопы, гигабайтные «пентиумы» за каждой ушной раковиной, встроенные в плоть анализаторы и манипуляторы. Чтобы не оглушило потусторонними впечатлениями, когда они начнут проявляться. Но однажды, около года назад, Мария враз, легко и со всей очевидностью поняла, как обойти фатальную заразу по кривой. И почти одновременно с этим — как необходимо перестроить защитную оболочку над островом, чтобы та пропускала вовнутрь лишь то, чему рады обитательницы. Эфирный свет. Бесплотные голоса. Силу, которую, хоть и казалась неисчерпаемой, жаль было тратить на своё бренное. Пелены, паутины и связи, для которых не находится слов в языке людей. Пищу, что лишь по ошибке считается нематериальной. Иногда и очень редко — телесные оболочки тех людей, которым можно доверить самую главную женскую тайну.

А за Мари узнали это другие пленницы Нео-Молокаев.

Женщина дожидается, пока родитель напоследок вздохнёт над своей неудавшейся рекламной акцией (какой по счёту — оба давно сбились), и с полным чувством своего мужского достоинства двинется по обрывистому склону атолла. Там, на песке, ждёт его личный гироплан, изящная винтовая машинка с горизонтальным взлётом и небольшим динамическим потолком. Безвредная для них, здешних обитательниц, и довольно-таки безопасная для самого отца — благодаря их же скрытным усилиям.

Потом она откладывает в сторону комп-разговорник, палку — и чётким, молодым шагом двигается внутрь тех нарядных джунглей, в которые за последние годы обратился их коралловый островок. Мимо бараков и библиотеки, аккуратно выбеленных извёсткой, и медицинского корпуса, крашенного в лимонный цвет. Вдыхая терпко-сладкие ароматы трав, цветущих кустов и деревьев: раскидистых семиметровых плюмерий, таких же белых и жёлтых, как дома, ало-розовых кустов гибискуса, орхидей, что дерзновенно карабкаются даже на ветви мангровой рощицы и полощут корни в озёрной воде.

Гладь здешнего внутреннего моря отражает многие радуги, что загораются, меркнут, снова вспыхивают и перекрещиваются под разными углами. Так выдаёт себя мембрана номер два, потайная и куда более мощная, чем та, что снаружи. Чтобы она пропустила внутрь, женщине приходится освободиться от всех тряпок, кроме тончайшего парео или сари, и пропустить себя через особый шлюз. Обрушенной сверху дезинфекции хватает на час, можно растянуть эффект и на два, но грех рисковать своим будущим.

Внутри будто гигантский паук заткал всю лагуну от края до края, и в его сетях, мягко подталкиваемые волной, колышутся полупрозрачные капсулы. Или яйца. Или колыбели.

На пляж вытащены узкие, как стрела, челны, тут же в беспорядке разбросаны фантастически нарядные поделки из раковин, кокосовой скорлупы, пальмовых листьев и коры. Всё точёное, полированное, крашенное в цвета самих тропиков. Игрушки, которые старшие ладят для младших.

Девочка-сторож лет десяти-одиннадцати, смугленькая, с гладкой кожей, по-обезьяньи ловко спрыгнула с навеса, прицепленного едва ли не под самой кроной, обеими руками изобразила воздушный поцелуй:

— Как чудесно, Мари, что ты пришла! Твоя Руати сегодня утром сложила свою первую фразу, представляешь? И длинную какую! Приподнялась на ручках в колыбельке, уселась покрепче и запела: «Зачерпну ковшом Молочный Путь, напоюсь лунячьим молоком, чтобы мне, летучей, не свернуть на пути в планет привольный дом».

— А не стихами она может? — смеётся Мари. Её голос на несколько тонов понизился по сравнению с прошлым разговором и звучит ныне чистым грудным контральто. Хрипота куда-то исчезла вместе с понурой осанкой и видом предельной немощи.

— Это успеется, — весело говорит девочка. — Главное — начало положено. Вот она, смотри, снова приподнимается, хлопает в ладоши. Уже заметила маму. Может, дать тебе на руки?

— Не нужно сейчас, — смущённо отвечает женщина. — Добро бы одна была, так ведь эта малявка и с прочими юными девицами вовсю копошится и тискается.

— Они же все чистые, как вода в роднике.

— Так ведь не я. Меня это рождение не исцелило, — с лёгкой грустью отвечает Мари. — Жизнь продлит, может статься. Но ведь это не очень важно, правда?

Они не обсуждают между собой того, что на самом деле важно. Что девочки, появившиеся на свет благодаря подсказанному извне партеногенезу, — вовсе не клоны и не слепки с мам даже по внешности. А внутри…

В четыре-пять месяцев их речь уже можно понять без особого труда. В шесть они с плаванья, барахтанья и ползанья переходят на ходьбу, вернее, на бег. В семь — познают первоначальные буквы и наиглавнейшие слова. Они пьют солнечный свет и дышат луной. Любое знание проникает в них так же легко, как горный воздух в лёгкие. Эти создания мало поддаются хвори и практически не знают утомления, они красивы, ловки, грациозны и небывало сильны. Они почти не страдают от зноя и мороза: возможно, поэтому всецелая нагота беспокоит их не больше, чем в те благие времена, когда до Гаваики и подобных мест ещё не добрались христианские миссионеры.

Старшие из девушек уже прекрасно осознают, для чего появились на свет. Здесь и в других таких же запретных, запредельных анклавах, разбросанных по всему миру, вестницы готовятся выйти из своих магических оболочек, чтобы передать истосковавшемуся без них человечеству свою священную природу.

Изначальную природу человека.

И, поистине, это будет самое лучшее, самое бескровное завоевание на свете».

— И что это такое? — спросила Орихалхо, с некоей фамильярностью заглядывая Галине за плечо.

— Да так. Извечно русская мечта о том, как с полного писца содрать шкурку и пошить себе зимний тулупчик.

— ???

— Прости, — Галина невольно улыбнулась обескураженному виду подруги. — Сорвалась на многоэтажный жаргон. Песец или искажённо писец — это не тот, кто пишет, а пушной зверёк, северная лиса. Почему-то полным песцом называют конец света. А еще у нас говорят — делить шкуру неубитого медведя. Это если кто-то рассчитывает прибыль с дела, которое вряд ли завершится успехом. В смысле напрасных хлопот. Ну вот, в Рутене свирепствует болезнь, что косит женщин как траву, а кое-кто, похоже, возмечтал о нашем царстве.

— Да я не о том, — по виду Орри казалось, что она еле сдерживается, чтобы не оборвать разглагольствования подруги. — Эту цидулку уже добрая половина Вертдома знает. Разошлась в многочисленных копиях. Только что имели в виду здешние управительницы, когда передавали тебе образец кайлатской работы?

Теперь немой вопрос отразился на лице уже Галины.

— Кайлат — одна из пограничных крепостей, которые держат край вертдомской… ойкумены, — стала объяснять Орихалхо. Земные мистические термины были явно ей непривычны. — Один из гостей моего сьёра… В общем, некий рутенец говорил мне, что так, Кайлат или Кайлас, именуется святая гора посреди горного хребта Гхималайя.