Татьяна Мудрая - Мириад островов

С тех пор старый дворянин, давний вассал Оды, каждый день учил девушку грамоте. А поскольку свитки, по которым он показывал древние начертания, были исполнены с редкостной красотой и искусностью, то сразу отверг он мысль ходить с ними подмышкой на конюшенный двор. И поскольку его каморка в замке была недостойна их красы, то приводил учитель юную девицу Мори прямо в хранилище свитков, указав предварительно, как и чем необходимо отскоблить шкуру чернавке, прежде чем окунуть её в горячую воду, чтобы как следует отмокла, и обтереть полотном, смоченным в пахучей травяной настойке, дабы уж совсем перебить густой конский дух. А поскольку руки, привыкшие орудовать скребницей и натягивать вожжи, делаются неспособны удержать кисть для письма, тем более — выводить сколько-нибудь изысканные очертания, велел учитель во время работы с лошадьми наряжать их в перчатки из тонкой и крепкой замши, а на время сна — в другие, из лайки, пропитанной ароматическими маслами.

Может статься, не была О-Мори до того совсем несведущей в грамоте, потому что не прошло и трёх лет, как овладела она знаками и инструментами для письма в совершенстве. За это время подросли у неё кудри и спустились почти так же низко, как у знатного мужа, но не были столь изобильны, чтобы уложить их в затейливую причёску благородной госпожи. Одежду она приучилась носить куда лучше прежнего и менять её дважды, а то и трижды в день. Также полюбила головные шарфы, вуали и прочие ухищрения, скрывающие непорядок в волосах и мыслях.

И опять призвал девушку господин Ода и говорит:

— Весьма я доволен, что исполнила ты моё приказание как должно, а к тому же и главную свою заботу — конюшню — не запустила. Скоро мне не один доход от лошадей понадобится, но и сами кони: вообще все, кто находится в стенах, вверенных твоей опёке. Поэтому решил я продать тебя в дом, где обучают науке изысканных развлечений.

— Не могу, — еле прошептала О-Мори.

А сказала она так потому, что из подобных домов выходили публичные дамы высокого полёта — если, конечно, ученицы выдерживали жестокую натаску.

— Снова ты отказываешь мне в повиновении, — ответил Ода без обычной строгости, почти мягко. — А ведь это единственная возможность для низкорожденной выйти из указанных ей законом пределов. Обрести свободу и не быть ничьей рабой.

— Я и так имею всё, что мне нужно для счастья, высокий господин, — проговорила Мори со смелостью, в прежние времена для неё немыслимой.

— Однако же ты, как и раньше, зовёшь меня господином, — отозвался благородный Ода.

— И оттого слушаешься.

— Такова доля любой женщины, — ответствовала О-Мори. — Пока ты вообще не женщина, — парировал Ода. — И уважительная приставка, которая с чего-то прилипла к твоему имени, означает лишь девицу, не более. Если тебе повезёт в будущем, ты отточишь свою редкую красоту до того, что она станет подобна моему любимому клинку по прозвищу Воронёнок, которого я собираюсь, наконец, обновить в настоящем сражении. А если сумеешь как следует распорядиться этой красой, то получишь знатного и богатого покровителя: может статься, приближенного к самому императору. Я ничего подобного тебе дать не сумею.

О-Мори поклонилась — теперь она умела проделывать подобное с каким-никаким изяществом — и вышла от хозяина.

На следующее утро её увезли. Говорят, ночью, которая предшествовала отъезду, О-Мори рыдала первый и последний раз в жизни, обтирая слёзы о морду Белого Ворона. Зато потом надрывно смеялась весь день напролёт: это когда сопровождающий её охранник обмолвился, что все люди, умеющие держать в руках оружие, и все лошади, и всё богатство семьи Ода пойдут на войну, которую высокий господин Мори и его вассал развязали против императора. Охраннику едва не пришлось силком вливать ей в глотку успокоительный отвар.

Но, возможно, это часть легенды, как и последующие строки. Содержательница школы, почтенная госпожа Рен, «Водяная Лилия», долго бранилась, когда разглядела своё ночное приобретение при свете ясного дня: — Да с этой шершавой оглоблей возни будет вдесятеро больше, чем денег заплачено!

Хоть умственные способности девушки были порядком затуманены обстоятельствами, она мигом смекнула, что платила не госпожа Лилия её бывшему владельцу, а, напротив, господин Ода — хозяйке любовной конторы. Возможно, из чувства противоречия обучалась она так истово, что попрёки строгой хозяйки мигом сошли на нет, а трость гуляла по спине новенькой куда реже, чем во время обучения каллиграфии. Впрочем, последнее — не доказательство: в школе наслаждений берегли кожу слушательниц.

Постепенно усвоила О-Мори практически тот же курс наук, который в своё время был преподан её бывшему господину, хотя чего-то было куда больше, а чего-то немного меньше. Так, искусство приготовлять и разливать чай было усвоено ею в гораздо большем объёме. Слагать стихи и подбирать к ним наигрыш её учили по объёмистым антологиям, где были собраны лучшие творения лучших поэтов и музыкантов. Умела она одним-двумя взмахами кисти изобразить цветок ли, силуэт ли хищного зверя или человеческое лицо так точно, будто они получили на бумаге второе рождение. Что до музыкальных инструментов — не было ни одного, из которого талантливая ученица не смогла бы извлечь прекраснейших звучаний. Касалось сие не только бездушного, но и обладающего душой. Но из оружия пришёлся ей по руке лишь тонкий ритуальный кинжал, который называла О-Мори кратчайшим путём в Чистые Земли.

Суровая шутка — но и время делалось всё суровее. Страну который год сотрясали мятежи, то одна, то другая её провинция отходила от верховного правителя и вновь к нему возвращалась, их заведение то и дело перебиралось с места на место в поисках сначала безопасности, потом вдобавок и еды, всегда — свежих новостей. Два имени были у всех на слуху: Мори Нобуёри и Ода Ранмару, единое тело о двух головах.

— Ищут справедливости, вот и найдут — на свою голову уж точно, — ворчала госпожа Лилия.

По её слову в конце концов и сталось. Войска императора усилились — в основном за счёт простолюдинов, коим прискучили чужие трупы на их разорённых полях. Новая армия повсеместно теснила бунтовщиков, что, наконец, вынуждены были укрыться в одном из монастырей вместе с горсткой преданнейших. Монастырь подожгли: Нобуёри вспорол себе живот, Ранмару, чтобы утишить предсмертные мучения возлюбленного друга, отрубил ему голову своим Воронёнком, а после того бросился в самое пламя. Шли толки, что ни сабли, ни знаменитого белого жеребца Оды не удалось найти среди бесчисленных людских и конских трупов.

О-Мори приняла новости на удивление спокойно. Лишь тень скользнула по её безмятежному, густо набеленному лицу с яркой точкой на месте губ, когда ей рассказали об участи «больших семейств» бунтовщиков. Всех их, невзирая на пол и возраст, казнили и расставили головы на шестах вдоль бывшей границы имений, землю внутри перепахали и засыпали пеплом от сожжённых домов. То был не произвол, но старинный обычай, ибо считалось, что дурной владетель заражает всё находящееся у него под рукой.