Татьяна Мудрая - Мириад островов

Оттого рутенка почти не удивилась, увидев, кто встречает их у самой кромки солёной воды: двое скондцев в белых с золотом чалмах и алых обтяжных кафтанах и некто обряженный в почти такое же, но изысканно-чёрное, черноволосый и девичьи гибкий. Только вот без лютни по прозвищу «Ал-Лауд», «Славная».

— Барбе! — крикнула Галине еще с борта лодки и без оглядки ринулась на мелководье. Добежала, расплёскивая ногами воду, протянула руки…

Тот отстранился от объятий, улыбнулся как-то рассеянно:

— Высокая инья Гали, мы трое здесь не по дружбе, но по делу. Дело это крайне тяжкое. Я вызвался стать во главе комиссии, чтобы сказанное не упало на тебя подобно топору. И коли уж ты первая подошла к нам, пусть разговор состоится прямо сейчас. Без промедления.

— Барбе, что там за экстрим… прости, спешка такая. Прямо не сходя с морской гальки разговор вести собрался? Под сенью обрыва?

Он блеснул ярко-синими глазами:

— Верно. Куда пристойней — в здешних моих покоях. То, что сделано, никакой волной не смоешь.

Позади них гвардейцы Амира Амиров (ну да, точно они) объяснялись с Волком и Орри, которые тоже выбрались на сушу: вроде бы не впопыхах, как она. Один довольно ловко принял малышку из рук Рауди, другой с очень серьёзным выражением показывал морянке куда-то в сторону от верёвочной лестницы. Вроде бы затевалась дискуссия, но ничего не было слышно.

— Пока эти соображают, что делать с твоими спутниками, идём ко мне, инья, — Барбе дотронулся до рукава неказистой одежды рутенки, показал на узкие ступени.

Они оказались ещё и скользкими от недавнего прилива, Галине с её выучкой и то пришлось цепляться за трап обеими руками: но Барбе, к её удивлению, поднялся точно таким, как и спустился. Даже прядки не выпало из-под аккуратного тюрбана, расшитого серебром.

Они вошли не через главный вход, известный женщине, а через узкую дверцу, романтично затянутую диким виноградом — рос повсюду, ученики не поспевали скашивать, и не торопился опадать. Попали в подобие широкого колодца с гладкими стенами и далёким верхним светом — и тотчас направились вниз по ступеням, закрученным наподобие улитки. Факелов здесь не было никаких. Знакомое Галине хитроумное устройство, состоящее из множества расположенных под разными углами зеркал, передавало вниз свет солнца, луны и звёзд. Когда световой колодец отказывался работать из-за густых облаков, ученики прихватывали с собой свечу или фонарь.

Наверное, глаза у Барбе в последние месяцы стали зоркие, будто у ночного зверя, потому что он, нисколько не колеблясь, вставил в замочную скважину большой ключ, висящий у него на шее, и распахнул тяжёлую дверь.

Галина и не думала, что в суровом Ас-Сентегире могут быть такие покои. Стены и пол были почти сплошь затянуты коврами с ворсом высотой в ладонь, но помещение не делалось оттого ни торжественным, ни мрачным: краски живого сада играли на всех выступах и плоскостях. Узкие окна были пробиты под самым потолком — сказывалось то, что здесь было самое основание, так называемый корень горы — и забраны решёткой. Но в их стёкла стучались живые ветви какого-то мелкого кустарника, покрытые жёлто-оранжевыми листьями и плодами, и по-летнему зелёные побеги травы. Мебель, несмотря на восточный колорит, была в стиле западных провинций: массивная, покрытая глубоким рельефом и где надо — обтянутая поверх овечьей шерсти льняным полотном в шесть нитей. Дочь купца умела с первого взгляда оценить подобные вещи. Также она заметила через приотворённую боковую дверь нечто вроде туалетной каморки, обставленной со всем возможным тщанием.

— Садись вон туда, в кресло, а я напротив, — сказал Барбе, с неким трудом накидывая цветную тряпку поверх зеркала, прикреплённого вплотную к стене. — Слышно отсюда плохо, но есть изрядные умельцы читать по губам.

— Что ещё плохо, Барб? Со мной? Для меня?

— Ты всегда была умницей. Только твоё разумение временами бывает надо подстегнуть, — кивнул он.

— Что проделывают не так редко. Слушай, не люблю искать ощупью в темноте. Говори сразу. Монастырь с моими драгоценными шмотками сгорел?

— Нет, это были бы пустяки. Тебя обвиняют в прелюбодеянии, которое видно так ясно, как нос на лице. И, будучи доказанным — это безусловный смертный приговор. Ради того я и прибыл тебе навстречу.

Кажется, она стиснула дубовые ручки сиденья слишком крепко: что-то хрустнуло — дерево или кость?

— Барб, это ведь наше личное дело. Как мы что делаем — прямо или наперекрест.

— Гали моя, ты забываешь или забываешься, — произнёс он тихо, но твёрдо. — Скондский никах — прежде всего договор, и договор публичный. Как и ты сама — лицо далеко не частное. После неких событий, широко прославивших твоё имя.

— Хочешь сказать, что за мною с тех пор разыскивали? Ну, когда мы перебрались через Полые Холмы. И кто поработал доносчиком… прости, истцом?

«Постой. А сам Барбе и его спутники как прошли. Они что — заговорённые?»

— Нет надобности учреждать розыск, когда все и всем понятно. И нет нужды в жалобщике. Дело заводится по типу «Народ против Эн Эн», в Рутене существует такая формулировка. Множество досужих толков, под напором коих илламский суд вынужден завести дело.

— Постой. Ты же нохриец.

— Я эмиссар для особых поручений в провинции Сконд и по надобности — в её ближних окрестностях. Блюститель чести и совести этой земли. Оттого меня принимают как своего не одни почитатели Езу.

Ответил сразу на тайное и явное. И продолжил — так же тихо, твёрдо и неумолимо:

— По жалобам произведен розыск. Мэса Рауди неоднократно видели рядом с тобой в отсутствие супруга. На Остров Кедров, как сказал отец Малдун, ты прибыла в явной тягости.

— Погоди. Я-то считала, — он говорит о проказе!

«Не говори «волк», и не набежит на тебя. Поздно. Слово вылетело. Я обречена дважды».

— Проказа у тебя внутри, Но другое уже вышло на волю. Твоя дочка.

— Постой, — в мозгу Галины бешено крутились шестерни. — Откуда тягость? Рауди клятвенно подтвердит, что в замке и до того меня не трогал.

— Я тотчас же его услал. Тогда, прямо на берегу.

— Почему? Потому что он твой брат? По жене, общей для двух отцов… Марион Эстрелье?

Стальные детали сомкнулись со скрежетом.

— Да, он мой сводный брат. Нет, не потому. Он уже рвался свидетельствовать в твою пользу. Поскольку такое слово по своей сути недоказательно, ему пришлось бы пройти через пытку. Калека не выдержал бы и самой лёгкой.

— Но в Сконде такое запрещено!

— Ложь воспрещена ещё строже. За неё полагается сто ударов пальмовыми остями. А что Волк непременно бы солгал, хоть в малости, — ты знаешь. Притом он хоть и не прелюбодей, но уж точно совершил любодеяние. Не наказуемо, но позорно. Тебя учили разнице?