Татьяна Мудрая - Мириад островов. Игры с Мечами

— Коротко не объяснишь, — он улыбнулся. — В общем, они там было начали спасать выросшее человечество от голода. Скороспелые виды животных, очень легко заболевающие и нуждающиеся в охране. Интенсивное земледелие на распаханной целине. Культурные злаки с корнеплодами, в том числе на месте пустыни Гоби и вдоль русла Амазонки. Инья Гали, ты знаешь, что в тропических лесах почва не минеральная, в смысле толчёный камень, а сплошь органическая? Трупы растений и животных. Почти мистика, но это передалось через продукты и видоизменило геном.

— Генно-модифицированные… Как там…

— Не думаю. Слишком рано начала и слишком далеко распространилась беда, — он покачал головой. — Вся жизнь на планете за последние пятьдесят лет как бы потускнела, истощилась. Я там бываю наездами, тут не до особенного анализа, лишь бы ассимилироваться на скорую руку. Всё новые и новые запреты и налоги: на строительство новых зданий, ибо старые разрушаются без человека внутри, на однополые браки и безбрачие, отсутствие кровных и утробных детей, даже на «некультивируемые сельскохозяйственные территории». И чем крепче жмут, тем больше оказывается того, на что надо жать. Какой-то бюрократический абсурд по нарастающей.

— Я всё ему говорю: оставайся у нас навсегда, есть кому тебе опытный материал доставлять, — заметил Фрейр. — Чёрную мантию и шапочку о четырёх углах ведь уже имеешь?

— Кажется, он — это я. Материал для опытов и подопытный кролик, — Галина показала обоим зажатую в кулаке ладанку: через двойной слой суровой ткани прощупывалось нечто вроде пыльцы или спор.

— Сомневаетесь — не надо, — Юлиан снова протянул к ней руку, но она отдёрнула свою:

— Нет. Весь интерес моей жизни — в риске.

— Поверь — минимальном, — ответил он. — Только запей хорошенько. И далеко не спиртным.

Расставшись с любовниками, Галина и Мейнхарт зашагали по следам отряда, что отлично рисовались на белом ракушечном песке.

«Какие-то слипшиеся термитники с виду. Гигантские, — думала она, озираясь. — Только отчего-то парадоксально красивы».

А рядом с последней фразой уже начинало вертеться: «Он красив безусловно — и всё-таки почти так же парадоксально. Неестественно белая кожа — но где веснушки, обычные для рыжеволосых? Впрочем, он не то что рыжий, красный. Красная медь. Красная ртуть. Красный стрептоцид. Воплощённая отрава, куда там Юлианову подарочку. Вот навязалось в лучшем духе психоанализа…»

— Это здесь, — заметил Мейнхарт.

Заглянув через дряхлый ковёр из просмолённого парусного шёлка, который вывесили в проёме, Галина убедилась, что народ вокруг неё собрался опытный: кухонный очаг под дальней стенкой постреливал сухим хворостом, дым выходил в потолочное отверстие, сумы и сбруя образовали аккуратную горку, глинобитный пол был выметен и покрыт свежей соломой, особенно густой в том месте, где располагалась коновязь. Ложе для людей было устроено в виде невысокого обширного возвышения, с которого, по всей видимости, и был стащен ковёр. Всё говорило о том, что поселялись в гроте они не первые.

— Иния, — сказал Торкель. — Мы люди ко всяким лягушкам и вустрицам непривычные, вот набрали грибов и орехов — моряне божатся, что не ядовиты.

— Откуда вы их взяли?

— Соседями оказались. В соседней щели — пещера стариков, их тут, кажется, везде понапихано. Молодые на берегу не оседают, у них плоты.

Пока разговаривали, Мейнхарт черпнул варево из общего котла, попробовал с краю ложки:

— Добрая еда.

Наполнил две миски — себе и Галине, поднёс ей более полную.

— Эх, вот к этому бы хлеба, и сольцы, и чего-нибудь остренького, — вздохнула она под конец. Подумала — и высыпала в гущу содержимое ладанки.

Только успела заметить, как расширились глаза Мейнхарта, и без того огромные в полутьме, — и провалилась в сон.

…Вереница молчаливых людей и лошадей снова тянулась по гулкому неогороженному настилу, далеко внизу, где должна была быть вода безвременья, тянулась ухоженная лесостепь. Крошечные озёра в обводе из нарядного камня, купы дубов и ясеней, ручьи, зеркально сияющие посреди замшелых кочек, поросшие разнотравьем извилистые дороги, обсаженные земляничными и тюльпановыми деревьями, — всё вело в перламутровые города, сложенные из раковин, стразов и мыльной пены. Смотреть на это нужно было уголком глаза: стоило глянуть прямо — в надежде закрепить понравившуюся картинку, — как пейзаж мерцал, моргал и менялся, оставаясь, тем не менее, самим собой. Только изредка он сменялся тем, что должно было быть: туманом над замершей в беспамятстве рекой, чьи крутые скалистые берега одела изумрудная поросль — та же, что заполонила Верт. Небо было всё в густых тонких облаках, но в реке отразились иссиня-чёрная глубина, полный месяц и звёзды над острольдистыми вершинами.

Время за такими играми текло незаметно или его вовсе не было.

Настил внезапно ушёл в тёмный базальтовый песок, марево раздвинулось. Галина вздрогнула: перед ними вполоборота глядела тварь. Широкое упитанное тело в клочках рыжевато-серой растительности перетекало в голый хвост со странным треугольным навершием, как у копья, и было увенчано тремя плоскомордыми головами. Зелёные глаза и зубы, ощеренные в акульей улыбке, сверкали посреди такой же рваной шерсти, брови и усы грозно топорщились, на средней шее, самой длинной, сверкал крупными самоцветами ошейник.

Горячая рука с тонкими пальцами схватила женщину за кисть руки и удержала на месте. Чуть напряжённый голос проговорил:

— Десять тысяч лет жизни тебе, Триглавец.

— Того же и тебе, сын стальной матери и глиняного отца. Что тебе нужно?

— Того же, что и всегда. Я и люди, которых я веду, прошли по-над Иными Полями, которое ты сторожишь, и теперь хотим выйти в тот мир, откуда появились.

— По матери, Стальной Звезде, ты плоть от плоти здешних мест, по отцу — Вирта. Тебе самому не нужно моё разрешение: тем паче муж твоей матери подарил мне ошейник моего земного братца, Кота-Дубовика. Но караван я пропущу наверх лишь за выкуп. Как на этот счёт?

— Ты ведь пропускал моего отца, Триглавый.

— Он служитель Смерти, блюститель равновесия. Ему не нужно от меня никакой благодати, кроме той, что в нём самом.

— Эти люди тоже во всём таковы. Умеют ставить других на грань и сами танцуют на ней.

— Так ли? Полно, Сын Звезды, ты сам не веришь тому, что сказал. Наёмные катафрактарии.

— Да?

— Латные всадники на языке наших ахеян.

— Так оно и есть. Но их предводительница — куда большее, чем наёмник битвы.

— Ради неё я пропущу всех остальных. Но помни: выкуп лишь отсрочен на время. И берегись стоять близко от твоей нынешней госпожи: лишнее спросится.

Тут радужный и туманный шар оплотнился вокруг них всех, закружил их на невидимой оси…