Татьяна Мудрая - Карнавальная месса

Явились ребятки: заглянул Джозиен, старательно делая вид, что никакой Иолы в нашей с ним биографии не было. От скуки я поделился с ним своим любимым бредом. Он вежливо пояснил:

— Это у вас был фантазия на биологические темы. Семейство тутовых, самая древняя древесная семья. Поистине — дерево рая. В вашем сне прослеживаются темы баньяна, он же фикус религиозус и дерево-роща, смоковницы, шелковицы, сикоморы египетской, хлебного дерева, дорстении, или «дерева-коровы», «аптечного дерева» — бросимум и знаменитого анчара. Я что-то не подозревал у вас таких обширных фактических знаний по этому предмету.

— Я тоже, — сказал я, — разве что из генетики кое-что запало в голову. Наверное, потому что она была наполовину под запретом. Мутации там, ген доминантный, ген рецессивный…

— Генетики? — переспросил он.

— Науки о том, как изменять живое.

— У нас этим мало кто интересуется, хотя мы любим делать это со всем неживым. Да и для специалистов это скорее не наука, а искусство.

Валялся я несколько дней, под конец почти через силу, ибо резво пошел на поправку как раз тогда, когда надобно было кое-что обдумать. А потом начал таскать слабые ноги по всему подвальному этажу. Коварная Дюрька, пользуясь моей душевной и физической слабостью, ползала за мной по пятам и подначивала:

— Наорал, прогнал девушку, а теперь жалеешь. Ведь верно, жалеешь ведь? Вот и поискал бы, прощение вымолил, грубятина…

— Зачем искушать судьбу, если меня там не хотят, — отбояривался я как мог. — Детишек опять же понянчить охота, а не так просто и воровски.

— Детей и на стороне приискать можно, ежели тебе тутошнего писку не хватило. Подумаешь, проблема в таких чадообильных местах. А запрет нарушить, табу снять… Тьфу! Да они ждут не дождутся, пока ты создашь прецедент, выражаясь крючкотворски. Самим от своего трусохвостия тошнехонько. Они же в Степи на побывке вовсю схлестываются с кобыльими детьми, как пить дать. Особенно те, кто родом из цианов. Вот и пошел бы ты на разведку в школу или за городом лошадей порасспросил, где обретается твоя твердокаменная дева.

— Степь велика, а я болен. Нишкни, искусительница!

Дюрька отползала и сворачивалась клубком где-нибудь в темном углу, терпела-терпела, потом снова заводила нытье:

— Вы ж, идиоты, прямо друг для друга созданы.

— Оно и видно. Поэтому родичи ее куда-то так запрятали, что никто не ведает — ни детки, ни Джозиен.

Тут моя интуиция за что-то там зацепилась. Мне попритчилось, что разгадка в моем любимом вязаном обруче, и я пожелал на него взглянуть. Причем немедленно!

— Змеюка, ты не засунула его в свое кубло?

— Вроде незачем было, шеф. Да ты сам проверь.

В гардеробной я перерыл до дна ее личный ящик — барахла она к себе натащила без счета, на манер сороки, ну и дарили ей, разумеется, зная ее страсть. Вот-вот весь комод под себя затребует, ворчал я мысленно, лицезрея бессчетные шкатулочки, браслетики, платочки, флаконы. Но тут среди них мелькнуло что-то длинное, золотистое…

— Вот он!

— Да нет же, хозяин, — Дюрра волокла мне обруч в зубастой пасти. — Я его у тебя в карманах нашарила, а это ты на мою походную упаковку наткнулся. Не видишь разве, какая большая?

От делать нечего нацепил я трансферт узлом почему-то наперед, продел руку в присборенный чехол, который свесился своей бахромой до самого паркета, — и стал позировать перед всеми зеркалами в позе матадора или гитаны, драпироваться в него так и сяк и напевать себе под нос игривые куплеты. Пока меня не застукал за этим занятием Шейн.

— Ради всего святого, Джошуа, чего вы прицепились к этой попоне? — удивился он.

— А что? Симпатичная штука. Я в ней Дюранду сюда принес. Если распустить по ширине, получится шаль или накидка, — я не удосужился повернуть к нему свой передний фасад, рука в этом, что ли, была Божья, — а он стоял так, что и в зеркале меня не лицезрел.

— «Перед нами старинное украшение знатной замужней кобылы, — провещал он тоном этнографа или модельера, — из тех, что передавались от матери к дочери. В распущенном виде закрывает не только хвост, бережно расчесанный и переплетенный жемчужными низками, но отчасти и круп, смыкаясь с вальтрапом. Иногда его сшивали посередине узкой части, так что получался своеобразный футляр, однако эта традиция не получила широкого распространения».

— Одна девушка из цианов уверяла, что это приданое ее матери. Не хочешь ли ты посему подтвердить, что лошади, как и в старину, запросто снисходят до простых человеков?

Шейн замялся.

— Тогда я хочу. Ну что вы все сговорились передо мной языки жевать! — я резко обернулся, стряхнув платок наземь с плеча. Шейн уставился на мой обруч и застыл, как гипнотизированный.

— Учитель Джошуа. Кто вам вручил этот символ сути Меняющегося?

— Так вот как вы его называете. Моя цианская подружка говорила иное.

— Знак… транс-ферта, — он запнулся. — Верно? Вот почему она одарила вас заветным.

— А другая подруга, девочка из Леса, связала мне повязку с перекрестом.

— Но такой знак дают вовсе не дети. Это привилегия Старших.

— Погоди. Ты же знаешь, я в вашей возрастной терминологии так по жизни и путаюсь. Так вот, ту малышку и называли Старшей, я еще подсмеивался в душе.

— А служили ей звери с человеческим разумом, тем искупающие свой прошлый грех.

— Искупать — не тот глагол, и греха на них вроде бы не лежало. Работали они с охотой и существовали в радости, разве только за свою Детишку немного огорчались.

— Я думал, что это легенда.

— Немало беспризорных легенд шастает по этому краю, — кивнул я, — и сбивает людей с панталыку. Шейн, я-то думал, что Странники и Старшие — из одной оперы, не уточнял даже.

— Нет, — ответил он в прежнем благоговейном тоне. — Странниками хотят стать — и становятся — практически все, хотя Странники с большой буквы, те, кто хоть отчасти умеет переходить из одного мира в другой, являются редко. Старшие — это те из Странников, кто подчиняет себе всеобщее время и пространство и создает свое личное. Творцы и движители мира.

— Боги, попросту говоря, — я стянул со лба повязку, волосы рассыпались по плечам. Подошел к нему и ухватил за руки повыше запястий.

— Шейн, — сказал я тихо и твердо. — Кто же в таком случае я сам?

— Ты учитель. Ты сказочник, — ответил он в былинном стиле и почти шепотом. — Ты движешься во всех мирах и создаешь свои и чужие сны. Все сбывается по твоему мимоходом брошенному слову, но сам ты об этом не подозреваешь, как не видишь итого, что многие наши умения сильны твоим духом. Ты нечаянный чудотворец.

— Докатились. Надо же, какой павлиний хвост привесили мне, бедной вороне, — я отпустил его и зашагал по комнате. — А я-то в простоте не метил выше плода тайной связи между суперкобылой и человеком.